Да, наверное, конец света таки и пришел бы — ибо маленький человечек, окруженный черной мельтешащей хмарью, бил и бил в исполинский набат. И столь велика была сила его, помноженная на ярость и желание достучаться до сердец безучастно взирающих богов, что он готов был развалить мироздание, но добиться своего.
— Кто бы ты ни был, могущий спасти ее, — приди!
Рухнула, не выдержав отчаяния, вершина в горах породив еще большее землетрясение. Зазмеились чудовищными трещинами земли. И только тут сероглазая и златовласая женщина неземной красоты, что, склонив печально голову, сидела у отражающего эту картину волшебного зеркала, со вздохом произнесла:
— Ну что тут поделаешь, иду…
На самом деле, в отличие от столь возвышенных строк, трудолюбиво запечатленных летописцами Зееландии, все было куда прозаичнее. И немного по-другому.
— Ну что шумишь, возлюбивший Тьму? — От холодного неприветливого голоса повелительницы перворожденных у Валле вокруг сердца словно обвилась стальная змея.
— Ты можешь спасти ее? Если нет — уходи. — Его голос был чуть хриплым от натуги.
Ибо он всеми силами своего черного искусства удерживал истаивающую сущность дрожащей в муках эльфийской волшебницы, а холодным разумом заклинаний раскачивал призывный колокол, взывая в самые основы мироздания.
— Что в том тебе, презренный? И как ты смеешь приказывать — мне? — Точеная соболья бровь чуть приподнялась в гневе, а роскошные золотые волосы чуть вспушились, заиграв сполохами огня.
— Если спасешь Кану Меллосет — требуй от меня чего хочешь, — Глаза чернокнижника полыхнули таким неистовством, что сама королева вынуждена была на миг заслониться от его взора ладонью, — Если нет, проваливай отсюда и не мешай.
Легкая и чуть горькая усмешка тронула холодные прекрасные губы.
— Мне от тебя ничего не надо. Отпусти ее, и пусть все идет своим чередом, — А в голосе ее проскользнула беспомощность.
— Прочь! — рыкнул хриплый голос, и колокол Вселенной загудел с такой яростью, что даже повелительнице эльфов пришлось сделать полшага назад, чтобы удержаться на трясущейся, словно в предсмертной лихорадке, земле.
— Остановись, смертный, — с уходом одной перворожденной мир не должен перевернуться! — Серые глаза смотрели строго и повелительно.
— Нет! Я поставлю богов перед выбором — все или ничего!
Бесконечно долго смотрели холодные глаза, прежде чем королева решилась.
— Хорошо, я сделаю все, что надо, — но вы больше никогда не свидитесь. Даю слово Элеанор — сестра моего племени будет исцелена, телом и разумом. И будь ты проклят, вымогатель…
Хриплый смех, больше похожий на волчий вой был ей ответом.
— Я и так проклят — богами и людьми. Одним проклятьем больше, одним меньше. Но учти, светлейшая, — я проверю, и горе тебе, если ты слукавишь каким-либо способом.
Что произошло дальше, не мог описать толком никто из разинувших рты присутствующих — уж слишком разнились их воспоминания. Но в общих чертах это было похоже на накрывшую весь мир волну зеленого сияния, сладкую и поющую.
А когда она схлынула, королева исчезла. Забрав с собой смертельно раненную волшебницу.
Линн слушала рассказ тетушки Фло, одновременно с этим поедая с ложечки растертое в пюре яблоко, что заботливо скармливал ей непривычно серьезный дон Карлос. И что-то до боли знакомое было в этой картине — только наоборот, — А дальше? — Девушка улучила момент между двумя ложечками и подала голос.
— А дальше… — Тетушка Фло покачала головой. — Дальше тебя срочно привезли в Сарнолл. Эккер с Карлосом подняли на уши весь город и таки выдернули из постели лучшего целителя да притащили сюда, завернув в плащ и перекинув через седло на манер похищенной невесты. А барон пригрозил ему всеми некромантскими карами, что если тот не сумеет вернуть тебя в норму, то будет низвергнут в Нижние миры, к Падшему.
— Ну и? — нетерпеливо пискнула Линн, скосив глаза на замотанную пряно пахнущим компрессом левую руку.
— О-о, — чуть насмешливо протянула неслышно вошедшая в комнату Шалика, — Потом события окончательно стали достойны пера великого писателя, сочиняющего душещипательные дамские романы.