Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Она остановилась, чтобы перехватить чемодан другой рукой. Мимо нее прошли двое ребят.

— Здравствуйте, мадмуазель Тереза.

— Здравствуйте.

Они, засмеявшись, пошли дальше.

Ручка чемодана резала пальцы. Как будто они могли в этом что-нибудь понимать, эти дети.

Она была и вправду не замужем, но это не мешает вести такую же жизнь, как и другие, иметь свои желания, стремления, надобности, надежды, почему нет... Она чувствовала себя в полном праве заниматься любовью с каким-нибудь мужчиной и даже не с одним, в чем кстати себе и не отказывала.

Она дунула на вуальку от шляпы, которая щекотала ей нос.

Если бы она только знала, кто именно... Если бы она смогла поговорить с ним с глазу на глаз... Женщины, торопившиеся в магазины на площади, ей улыбались и кланялись. Может, они еще и реверансы будут ей делать?

Она была уверена, что это делал мужчина, просто потому, что это было правдой.

Она смеется. Да, она смеется...

А еще она была уверена в том, что ни один из тех, кто побывал в ее постели, не осмелился бы это рассказать своей жене.

А в общем-то, ее расследование осложнялось тем, что на это был способен каждый из них. без исключения.

Она снова остановилась, чтобы взять чемодан в другую руку. Все одаривали ее улыбками, но никто не предложил помочь. Они были и так слишком рады: зачем еще идти вместе с ней до ее дома, до ее стены. Через год ее отсюда переведут...

Они, наверное, сделали это прошлой ночью, и с утра вся деревня уже успела пройти мимо раза два.

Надо было запихнуть эту дурацкую шляпку в чемодан еще до прибытия на вокзал! Пот капал с локонов на лоб. Казалось, будто она прячется за своей вуалькой, хотя это было совсем не в ее духе...

Она свернула на свою улицу: стукнулась левой ногой о чемодан. Теперь, когда она вернулась, они все засуетятся, все прибегут к ней за любовью и лаской, и — как знать — первым, кто бросится к ней в объятья, окажется он, виновный. Наверняка она когда-нибудь узнает кто он; возможно, когда будет отсюда уезжать.

Стоило ей покинуть деревню более, чем на сутки, как все начиналось снова. Разумеется, он предусмотрительно изменял свой почерк.

На какой-то миг ей захотелось вновь поставить чемодан, сесть на него и передохнуть, но она все же предпочла не останавливаться и даже ускорила шаг, чтобы дойти как можно быстрее.

На последнем дыхании она дотянула до перекрестка и зашла во двор школы. Надпись на белом оштукатуренном фасаде тут же бросилась ей в глаза: она даже почувствовала что-то вроде облегчения. Она угадала правильно.

ТЕРЕЗА СМЕЕТСЯ, КОГДА ЕБЕТСЯ

Она поставила свой багаж перед дверью и открыла ворота гаража. На полке стояла приготовленная банка с белой краской и торчащей кистью, рядом — растворитель.

Она налила немного разбавителя в банку, разорвала пленку, образовавшуюся на поверхности жидкости, и вышла.

Она действительно смеется. Ну, и что?

Даже не переодевшись, — в черном костюме и шляпке с вуалькой — она начала закрашивать надпись.

Двумя взмахами кисти она замазала «ЕБЕТСЯ».

Времени у нее не было: завтра в восемь часов начнутся уроки, а ей еще надо было проверить тетради их сыновей.

Она замазала «КОГДА», отошла на два-три шага назад и склонила голову.

ТЕРЕЗА СМЕЕТСЯ

Еще три мазка — и она закончит.

Светская красавица

Едва мэрша надкусила маленький, но толстый, как батон, сэндвич с икрой, все бросились к буфету, оставив за собой обширное пустое пространство.

Раз в год, в один из пригожих дней, мэр организовывал во дворе школы прием в честь пожилых людей. Приглашались все жители деревни, и никто не упускал возможности принять участие в этом празднике. За государственный счет не каждый день попируешь.

Жаннетта Ферраша, в своем просторном муслиновом платье, держалась в стороне: поэтому Франсис Маркон ее и заметил.

Она стояла, прислонившись к воротам, слегка склонив голову на плечо, безразличная к внешней суете, мечтательная. Вокруг столов двигались локти, тянулись руки, ноги наступали на ноги. Она смотрела поверх голов на верхушки обрамлявших двор деревьев.

Франсис был из тех, кто привык есть сидя. Он предпочел бы настоящий банкет и полагал, что вся эта кондитерская сдоба не стоит того, чтобы за нее биться. Он тоже стоял в стороне: он приехал в деревню недавно, и поэтому не спешил привлекать к себе лишнее внимание.

Он смотрел на Жаннетту.

У нее было полное белое лицо с нежными чертами, ласковый взгляд голубых глаз, бледные губы, растянутые в загадочной улыбке, вьющиеся волосы, обрамляющие щеки: во всем чувствовалась нежность, окрашенная легкой грустью. Франсис приосанился, выпятил вперед грудь и левой рукой привычно откинул прядь со лба.

На ней было странное платье: длинное, темное и строгое, составленное из многоярусных муслиновых воланов — в единой цветовой гамме, но разных тонов, от сиреневого до розового, — которые колыхались при малейшем дуновении. Воротник у платья был строгий и закрывал всю шею, зато подмышками имелись кокетливые вырезы, перехваченные тонкой фиолетовой шнуровкой и причудливо открывающие подмышки.