Маленькие грязные секреты

— Далеко собралась? — спросила Лайла, оторвав взгляд от экрана. — Ты в порядке?

— Мне просто нужно вздохнуть свежего воздуха, — спокойно ответила Марин, собрав все свои силы, но волна внутреннего жара продолжала подниматься. Ей показалось, что стены начали давить на нее. Если она сейчас же не выйдет на воздух, то хлопнется в обморок. Томас мертв, о Себастиане по-прежнему никаких вестей, Маккензи пропала, а она сидит с двумя друзьями — и, возможно, с новой подругой, — чьи дети тоже пропали. Это уже перебор. — Я вернусь через несколько минут.

Марин обеими руками толкнула заднюю дверь. Ее встретил резкий порыв холодного воздуха. Он приятно остужал ее влажную кожу, как столь необходимая ей болезненно-живительная пощечина.

Фрэнсис сидела на столе для пикника около задней двери и курила. Их глаза встретились, и Марин заметила, что подруга курила не обычную сигарету. В воздухе витала пряная сладость марихуаны.

— Извини, — сдавленно прошептала Марин. Поглощенная стремлением сбежать из давящей на нее атмосферы, она почувствовала себя еще хуже, нарушив тихую скорбь уединившейся матери. — Я не знала, что ты здесь. Мне, наверное, лучше вернуться в дом…

— Не извиняйся. — Голос Фрэнсис звучал немного грубее обычного. Она подвинулась в сторону. — Хочешь присесть?

— Нет, правда, я не хотела мешать…

— Марин, ты ничему не мешаешь. — Подчеркивая свои слова, Фрэнсис похлопала по столешнице и, еще раз затянувшись самокруткой, добавила: — Давай, присоединяйся. Мне не помешало бы теплое плечо рядом. Здесь становится холодно.

Марин встала на скамейку и опустилась на стол рядом с подругой. Деревянная поверхность оказалась очень холодной. У нее мелькнула мысль о возвращении в лавку за курткой, но Марин отбросила ее, вспомнив, какая там сейчас удушающая обстановка.

— Как ты живешь-то?

Фрэнсис молчала, и Марин вспомнился короткий разговор в церкви с Джейми. «Как поживаешь» — достаточно трудный вопрос для них и в любой обычный день, но в день похорон сына какого ответа можно ожидать от Фрэнсис? Когда они виделись в группе неделю назад, то еще были в одинаковом положении. У них обеих пропали дети. Сегодня все по-другому. Томас нашелся…

— Веришь или нет, но я реально спала прошлой ночью. В смысле… действительно прекрасно спала. Отрубилась около одиннадцати вечера и проснулась утром в том же положении, в каком заснула.

— По-моему, это здорово, — заметила Марин. — Ты пережила чертовски трудное время и давно нуждалась в отдыхе.

— И я не видела никаких снов. — Фрэнсис выпустила уголком рта длинную струю дыма, рассеивающуюся теперь в холодном воздухе.

Она предложила Марин сделать затяжку, но та с улыбкой отказалась. Она не баловалась «травкой» со времен студенчества.

— Хотя, может, мне что-то и снилось, только я ничего помню. Знаю только, что, открыв глаза, увидела, что уже семь утра и что я умираю с голода. Короче, я быстро спустилась в кухню, достала чугунную сковородку и приготовила себе омлет из четырех яиц с грибами, ветчиной и сыром. И прикончила всю эту чертову вкуснятину.

— Из четырех яиц? Я думала, ты не завтракаешь…

— Да, обычно не завтракаю. Но я жутко проголодалась. А потом поднялась наверх, встала под душ и зарыдала, как младенец. А все вы знаете, что я не плакса. И достоялась там до того, что на меня полилась холодная вода.

— Ох, Фрэнсис… — начала Марин, но подруга не взглянула на нее, продолжая пристально смотреть на докуренную почти до конца самокрутку. — Ты же потеряла сына. Что еще ты могла сделать? Как еще ты могла себя чувствовать?

— Суть в том, — вдруг сказала Фрэнсис, подняв глаза, — что я плакала не от горя. Нет, я, разумеется, горевала, — добавила она, выискивая на лице Марин признаки осуждения, но не найдя их. — Конечно, горевала. Я расстроилась. Но плакала, потому что чувствовала себя… виноватой.

— В чем?

— В том, что испытывала такое треклятое облегчение. — Она снова уставилась на самокрутку. — Понимая, что весь этот кошмар закончился. Я наконец-то узнала, где мой сын. Разве это не ужасно? Разве это не самое худшее, что может сказать мать? Мой сын в гробу, а я радуюсь, что он там… То есть, какого черта, Марин? Представляешь, какой ужас? Завтра мне его хоронить. Хоронить своего сына на кладбище. Как же я могла чувствовать что-то, кроме горя?

Марин мягко коснулась руки Фрэнсис. Такой же холодной, как и ее, с пергаментно тонкой кожей на костяшках пальцев.

— Но кошмар закончился, — повторила Фрэнсис. — Возможно, у меня нет ответов на все вопросы, но, по крайней мере, мне больше не нужно ежедневно надеяться и ждать его возвращения домой. За последние десять лет у меня появились проблемы с поясницей…

— Я помню, ты ходила к хиропрактику…[63]