Маленькие грязные секреты

— …но, проснувшись сегодня утром, я почувствовала, что мне не нужны обезболивающие. А нужна еда. Моя спина уже давно не чувствовала себя лучше. Как будто сейчас мне уже нечего бояться… С тех пор, как Томас исчез, я все ждала телефонного звонка или стука в дверь, боялась, что кто-то сообщит мне о смерти сына. Я мечтала об этом и боялась, до ужаса боялась, словно эта новость, подобно чудовищу, могла выпрыгнуть и обрушиться на меня в любой момент. Но в этом страхе все-таки жила надежда.

Марин кивнула. Она полностью понимала такие страхи.

— Именно из-за надежды невозможно избавиться от наших кошмаров. Надежда удерживает в эмоциональном небытии ожидания, не давая возможности двигаться ни вперед, ни назад. Только топтаться на месте, не видя иного выхода, не зная, что ждет…

Она запнулась, подавившись словами, и Марин увидела, что глаза подруги увлажнились. Вид Фрэнсис, плачущей настоящими слезами, потряс ее.

— И вот все кончено, — заключила Фрэнсис. — Конечно, не такой ответ мне хотелось бы получить, но я всегда боялась, что дождусь именно его.

Марин вздрогнула, поморщившись, от ранящей реальности этих слов.

— Прости, Марин, — хрипловато добавила Фрэнсис, бросив на плиточный пол догоревший окурок и накрыв ладонью ее руку, — я понимаю, что с моей стороны невероятно бесчувственно так говорить. Особенно тебе. Но я вовсе не имела в виду, что таких новостей можно ожидать о Себастиане, просто… такое чувство возникло прямо сейчас… у меня.

— Не смей извиняться, — возразила Марин, не желая усугублять боль подруги признанием своих мучений. — Это же твои чувства, надо в конце концов дать им волю. Бог знает, ты достаточно настрадалась.

Фрэнсис сжала ее руки.

— Я не желаю тебе такого, понимаешь? — пылко произнесла она. — Я не желаю этого ни тебе, ни Саймону, ни Лайле… ни кому-либо в комнате, — она мотнула головой к задней двери, — чьи дети еще не нашлись. Я молилась совсем о другом исходе.

— Я понимаю. И не оставляю надежды.

— Но, Марин, я благодарна… — Фрэнсис медленно и глубоко вздохнула, — я чертовски благодарна, что закончился кошмар этой неизвестности. И теперь я чувствую… чувствую…

Она опять зарыдала, и Марин, обняв ее, тоже начала рыдать, оплакивая потерю Фрэнсис, ее горе и ее вину, а также свою потерю, свое горе и свою вину. Она плакала, любя подругу, понимая ее и сопереживая ей.

— И что же ты чувствуешь? — прошептала Марин, крепко обнимая Фрэнсис и поглаживая ее волосы. — Поделись со мной…

— Свободу, — всхлипнув, выдавила та и продолжила рыдать, — я чувствую себя свободной.

Марин успокаивала ее до тех пор, пока за ними не вышел Саймон; тогда они все вернулись в дом. И, глядя, как ее скорбящая подруга снует по своей маленькой пончиковой лавке, предлагая гостям бутерброды, овощи, пончики и кофе, она в замешательстве думала только о ее последних словах. Марин привели в смятение не только ее чувства и признание, но понимание того, что это правда.

Да, Фрэнсис освободилась.

А Марин испытывала зависть, ненавидя себя за это.

Глава 26

Проснувшись утром, первые четыре или пять секунд Марин пребывала в блаженном беспамятстве. Мир воспринимался нормально, как для любого другого человека, пробудившегося ото сна.

Но потом резко возвращалась память. И ощущение потери наваливалось на нее с новой мучительной силой. С той дикой, парализующей мощью, что давила на грудь, угрожая переломать кости и разорвать мышцы, выдавить из нее саму жизнь за то, что посмела просто и естественно проснуться.

Марин открыла глаза и вперила взгляд в потолок. Вдох, выдох. Вдох, выдох. После дюжины вдохов боль в груди утихла.

Прошло четыреста девяносто три дня.

Повернувшись на бок, она взяла телефон, чтобы просмотреть разбудившее ее сообщение:

Ты жива?

Непослушными со сна пальцами Марин набрала ответ и положила телефон обратно на тумбочку.

Она никогда не понимала, как Сэлу удается управлять ночным баром и просыпаться раньше, чем она, хотя в долгом сне он и в молодости не нуждался. В колледже они часто ложились вместе в два часа ночи, возбужденные и пьяные, но алкоголь в его организме никак не влиял на сексуальную потенцию. На следующее утро Марин просыпалась от запаха жареного омлета с беконом, осознавая, что Сэл готовит для них завтрак. В противоположность ему, она обретала способность к разумным действиям только после полных восьми — в идеале — девяти часов сна, хотя последние четыреста девяносто три дня вообще не могла уснуть без снотворного.

После поминок Томаса они с Джейми одновременно ушли из пончиковой лавки. И остановились поболтать около своих машин, вновь оказавшихся припаркованными рядом. Возможно, из-за катарсиса похорон, позволившего за этот день всем им хорошенько выплакаться, Джейми наконец решилась поделиться с Марин своей историей. Ее дочь пропала немногим больше двух месяцев назад, похищенная бывшим мужем, которого Джейми описала как законченного нарцисса. Марин знала такое слово, но не в клиническом смысле, и Джейми пришлось объяснить его.