Маленькие птичьи сердца

– Ты даже хуже, чем я думала. Ведь это, – она окинула жестом комнату, указала на окно, – это так легко! Так просто! А тебе даже это не по силам.

– Мне нравится моя жизнь, Долли, – ответила я.

– Это не жизнь. Это… – она замялась и выплюнула последнее слово, как грязь: – …Убожество.

Я никогда еще не видела, чтобы она так злилась. Я вообще не видела, чтобы она злилась. Но это же невозможно; наверняка она злилась и раньше? Может, я просто не замечала, может, она нарочно скрывала от меня свой гнев; еще одна тайна, которую моя дочь не решилась мне доверить?

Зато я поняла, что говорила правду. Мне нравилась моя жизнь, и я не хотела жить, как она или как Вита, несмотря на то, что им все давалось легко. Им все давалось легко, и потому ничего не имело для них ценности, потому что все в жизни можно было легко заменить. Долли не знала, что такое борьба и хватило бы у нее сил бороться или нет. Она даже не знала, что значит стараться или пытаться наладить общение. Она не знала, каково это, когда тебя не понимают, когда ты не нравишься людям, когда тобой не восхищаются. Когда я касалась своих растений или открывала книгу сицилийских сказок, я получала в дар возможность выйти за пределы своего ограниченного «я». Погружаясь в эти миры и становясь частью чего-то большего, я избавлялась от неловкости существования. И уж лучше я буду маленьким человеком, который дивится всему вокруг и трепещет перед миром, чем стану править миром, манипулировать им так, как мне удобно, и в результате начну его презирать. Долли ушла к соседям с экзаменационным табелем в руках. Она даже не попрощалась. И хотя я слышала, как поздно вечером, когда я уже лежала в кровати, она пришла, по-настоящему она ко мне так и не вернулась.

А Вита просунула под дверь записку, в которой сообщала, что им больше некогда устраивать пятничные ужины, и обещала написать, когда «суматоха уляжется». Так и написала: «суматоха». И я вернулась к прежней жизни – к той, что была у меня до нашего знакомства.

Узнав о результатах экзаменов, Долли стала все реже бывать дома. Когда я спрашивала, где она была, она отвечала, что ездила в Лондон на несколько дней, хотя это не всегда было правдой. Случись мне в разговоре с ней или Витой заметить, что машина Ролло стоит у дома, или упомянуть, что видела их в городе, хотя они утверждали, что уехали в Лондон, они легкомысленно отмахивались. Мол, ненадолго заезжали домой, прежде чем опять уехать; или одна говорила одно, другая другое, но при этом у обеих был совершенно невозмутимый вид. Как правило, Долли приходила домой в новой одежде, которую я не узнавала.

Она всегда берегла свои вещи, но тем летом с извращенным удовольствием бросала новые вещи на пол в комнате, бывало, надевала их всего раз или даже ни разу и бросала в кучу мятых вещей под кроватью. Я их поднимала и стирала все, что не было сделано из слишком деликатных тканей. Остальное относила в химчистку, и когда она приехала домой и начала собираться на вечеринку в саду у бабушки и дедушки, все ее новые вещи аккуратно висели в шкафу, завернутые в целлофан, а те, что я постирала и ровно сложила, лежали в ящиках комода. Она меня даже не поблагодарила, а я вдруг поняла, что не хочу обсуждать с ней ни свои усилия по поддержанию порядка, ни ее новую одежду.

Как-то раз в субботу утром, ближе к концу лета Долли была дома и собиралась в Лондон на выходные. Мы стояли на кухне; я готовила завтрак. Она надела короткое платье-футляр, которого я раньше на ней ни разу не видела, – мне казалось, что в таком коротком платье можно пойти только на пляж. Но носят ли на пляже платья? Гардероб Виты тоже стал казаться мне нефункциональным; когда-то я восхищалась ее стилем, а теперь понимала, что он совершенно непрактичный. Начав работать у Виты, Долли перестала носить широкие пушистые свитеры и обтягивающие джинсы, которые прежде часами замачивала в ванне, чтобы они сели. Теперь она одевалась модно и неудобно, словно хотела угодить кому-то другому в ущерб себе. Она наряжалась, подстраиваясь под чужие требования; я так никогда не умела. Интересно, что чувствует человек, которому с такой легкостью удается удовлетворить эстетические требования окружающих? Который интуитивно понимает, что от него требуется и что понравится людям? Король наверняка хотел бы, чтобы я все это умела, чтобы мне было не все равно. Его вторая жена одевается так же, как его мать: они обе такие чистенькие, такие аккуратненькие, как медсестры.