Маленькие женщины

Несомненно, это было «предложение, сделанное в затруднительных обстоятельствах»[273], ибо, даже если бы мистер Баэр хотел того, он никак не смог бы опуститься на колени, принимая в расчет мокрую грязь. Не мог он и предложить Джо свою руку иначе как фигурально, поскольку обе руки у него были заняты. Еще менее был он способен выказать свою нежность на глазах у всей улицы, хотя был весьма к этому близок. Так что ему оставался один-единственный способ выразить свой восторг – смотреть на Джо таким взглядом, какой делал его лицо прекрасным и освещал его так, что в дождевых капельках на его бороде в самом деле виделись маленькие радуги. Если бы наш профессор не любил Джо так сильно, мне думается, что в тот момент она вряд ли могла бы ему понравиться, потому что выглядела она далеко не привлекательной: юбки ее находились в прискорбном состоянии, резиновые ботики были заляпаны до щиколоток, а шляпка представляла собою руину. К счастью, мистер Баэр считал Джо прекраснейшей из всех живущих на свете женщин, а сам он, с ее точки зрения, был сейчас более, чем когда-либо, схож с Юпитером, хотя поля его шляпы обвисли, и с них ему на плечи стекали ручейки дождевой воды (ведь зонтик он держал над головою Джо), а каждый палец его перчаток нуждался в штопке.

Встречные прохожие, вероятно, считали их парочкой безобидных безумцев, так как они совершенно забыли о том, что можно подозвать омнибус, и неспешно прогуливались, не замечая ни сгущавшихся сумерек, ни тумана. Весьма мало заботило их и то, что кто-либо мог о них подумать, они просто наслаждались счастливым часом, какой редко выпадает каждому на долю чаще, чем раз в жизни, тем волшебным моментом, что дарит юность пожилым, красоту – невзрачным, достаток – бедным и озаряет душу человека предвкушением райского блаженства. Профессор выглядел теперь так, словно покорил целое королевство и весь мир уже не мог бы ничего более предложить ему для полного счастья. А Джо устало плелась рядом с ним, испытывая удивительное чувство, что ее место всегда было именно рядом с ним, и поражаясь, как это она могла бы выбрать себе иную судьбу. И разумеется, первой заговорила она, то есть, я хочу сказать, заговорила вразумительно, ведь эмоциональные высказывания, последовавшие за ее пылким «О да!» не носили ни разборчивого, ни поддающегося передаче характера.

– Фридрих, а почему вы не…

– Ах Небо, она насывать мне имя, как никто другой после смерть Минны! – вскричал профессор, остановившись прямо посреди лужи, чтобы с восторженной благодарностью посмотреть на Джо.

– Я про себя вас всегда так называю… Я забылась, но не стану, если вам это неприятно.

– Неприятно? Это мне более сладко, чем я мог бы сказать. И еще – говори мне «ты»[274], и я скажу, что ваш язык почти такой же прекрасный, как мой.

– Не слишком ли сентиментально это «ты»? – спросила Джо, втайне находя, что сей «односложник» прелестен.

– Сентиментально? Да! Слава бох, мы, немцы, верим в сантименты, und so[275] сохраняем себя молодыми. Ваше английское «вы» такое холодное, говори мне «ты», радость души моей, это так много для меня значит! – молил Джо мистер Баэр, более похожий сейчас на романтического студента, чем на умудренного профессора.

– Ну, хорошо. Почему же ты не говорил мне обо всем этом раньше? – застенчиво спросила Джо.

– Теперь я долшен открыть тебе все мое сердце, и я так радостно сделаю это, ведь тебе с этих пор надо будет о нем заботиться. Видишь, моя Джо – ах, дорогая, забавное маленькое имя! – у меня было желание сказать что-то в тот день, когда я прощался в Нью-Йорке, но я подумал, что красивый друг был с тобою помолвлен, и потому я не говорил. А ты тогда ответила бы «да», если бы я говорил?

– Не знаю. Боюсь, что нет. Ведь у меня тогда вовсе не было сердца.

– Чепуха! В это я не поверю. Просто оно спало, пока сказочный принц не прошел через лес его разбудить. Ах, ладно, пусть «Die erste Liebe ist die beste»[276], но я такого и не мог бы ожидать.

– Да, первая любовь – самая лучшая, но ты можешь быть вполне доволен, ведь у меня никогда не было другой любви. Тедди был всего-навсего мальчик и очень скоро преодолел свои фантазии, – успокоила его Джо, стремясь поскорее исправить ошибку профессора.

– Прекрасно! Тогда я буду спокоен и счастлив и уверен, что ты отдаешь мне всю себя. Я так толго ждал, я становлюсь эгоист, как ты увидишь, Профессорша!

– Мне это нравится! – воскликнула Джо в восторге от нового прозвища. – А теперь скажи мне, что тебя в конце концов привело к нам, и как раз тогда, когда ты был мне так нужен?

– Вот это. – И мистер Баэр вынул из жилетного кармана небольшой потертый листок.

Джо развернула его и пришла в полное замешательство, так как это было ее собственное стихотворение, посланное ею в газету, платившую за стихи, чем и объяснялось то, что она от случая к случаю решалась их туда отсылать.

– Как могло это привести тебя к нам? – спросила она, не понимая, что он имел в виду.