Маленькие женщины

«Mein Vater»[392] – такова была его самая первая мысль; Роб был особенно дорог сердцу профессора, утрата старшего сына стала бы для того тяжелым ударом. Роб прошептал эти слова – и губы, сохранившие твердость перед лицом каленого железа, дрогнули, ибо он вспомнил про другого Отца – того, что неизменно рядом, неизменно благ и никогда не оставит; сложив ладони, Роб от всей души произнес краткую молитву, прямо там, на сене, под тихое чириканье птичек в гнездах. Она помогла, и, мудро переложив все свои страхи, сомнения и невзгоды в руку Господа, мальчик ощутил, что готов с мужеством взглянуть в лицо грядущему – и с этого момента никогда не упускал из виду основной свой и очень простой долг: быть смелым и жизнерадостным, хранить молчание и уповать на лучшее.

Нан украдкой забрала свою шляпу, оставила Дейзи записку на подушечке для булавок – там говорилось, что она поехала с мальчиками на прогулку и вернется только после чая. Потом она поспешила обратно и обнаружила, что обоим ее пациентам полегчало: одному – от работы, другому – от отдыха. Все трое залезли в коляску, поместив Роба на заднее сиденье и повыше задрав его ногу, – и двинулись в путь, веселые и беззаботные, как будто ничего не случилось вовсе.

Доктор Моррисон не выказал беспокойства, однако заверил Нан, что она поступила совершенно правильно; а когда мальчики с чувством сильнейшего облегчения спустились вниз, он шепотом добавил:

– Собаку на некоторое время ушлите прочь и внимательно следите за пациентом. Ему – ни слова, но, если появятся тревожные симптомы, дайте знать немедленно. В таких случаях ничего заранее не скажешь. Лучше перестраховаться.

Нан кивнула и, радуясь, что ответственность свалилась с ее плеч, повезла мальчиков к доктору Уоткинсу – тот обещал зайти попозже и осмотреть Дона. Веселое чаепитие в доме у Нан – дом держали для нее открытым все лето – здорово их взбодрило, и, когда они по вечерней прохладе добрались до Пламфилда, от паники не осталось почти ничего – разве что Тед смотрел хмуро, а Роб слегка прихрамывал. Поскольку на веранде перед домом все еще щебетали гости, они вошли с заднего хода, и Тед, дабы приглушить угрызения совести, покачал Роба в гамаке, а Нан рассказывала им истории, пока не прибыл ветеринар.

Он объявил, что Дон не очень хорошо переносит жару, но в остальном такой же бешеный, как и серый котенок, который по ходу осмотра мурлыкал у его ног.

– Скучает по хозяину, мучается от жары. Кроме того, похоже, его перекармливают. Оставлю его у себя на несколько недель, а потом пришлю домой здоровеньким, – постановил доктор Уоткинс, а Дон опустил ему в ладонь свою крупную голову и устремил в лицо умный взгляд, явно сообразив, что этот человек понимает его страдания и знает, как ему помочь.

Словом, Дон отбыл без лишнего шума, а трое заговорщиков устроили военный совет – как сделать так, чтобы родня не переполошилась, но при этом дать ноге Роба необходимый отдых. По счастью, он всегда проводил долгие часы в своем небольшом кабинете, так что лежать с книгой на софе мог сколько вздумается, никого бы это не удивило. Будучи смирным по характеру, он не тревожил ни себя, ни Нан беспочвенными страхами, верил во все, что ему говорили, гнал из головы неприятные мысли и сохранял обычную бодрость – скоро ему удалось оправиться от того, что про себя он называл «наш перепуг».