Маленькие женщины

Входит старушка, разыгрывается милая сценка между матерью и дочерью: дочь улещивает и угрожает, целует и плачет – и в итоге вырывает у матери позволение навестить богатого городского родственника; в тот же миг Долли из мрачной тучки превратилась в милое очарование – стоило лишь удовлетворить ее прихоть. Едва старушка успевает оправиться от этого испытания, как входит ее сын, в синей военной форме, и объявляет, что записался в армию и отбывает на фронт немедленно. Это тяжелый удар, однако мать-патриотка стойко выдерживает его и дает волю чувствам лишь после того, как бездумные юные создания выскакивают прочь, поделиться хорошими новостями с другими. Сельская кухонька становится юдолью скорби – старушка-мать сидит в одиночестве и скорбит по своим детям; под конец, уронив седую голову на руки, она встает на колени рядом с колыбелькой, чтобы выплакаться и помолиться, – и лишь один младенчик все еще с ней, чтобы снять груз с ее любящего и преданного сердца.

Под конец этой сцены в зале отчетливо зашмыгали носами, а когда занавес опустился, оказалось, что зрители настолько усердно утирают глаза, что даже и зааплодировали не сразу. Этот миг тишины был красноречивее любого шума, а миссис Джо вытерла настоящие слезы со щек своей сестры и произнесла с величайшей торжественностью, подпорченной лишь тем, что нос ее оказался перемазан румянами:

– Мег, ты спасла мою пьесу! Ах, ну почему ты – не настоящая актриса, а я – не настоящий драматург?

– Душенька, изливать чувства будем после, а пока помоги мне переодеть Джози; она так перевозбудилась, что мне с ней не справиться, а ты ведь знаешь: следующая сцена – ее лучшая.

Так оно действительно и было: эту сцену тетя написала специально для племянницы, и маленькая Джо выглядела упоенно-счастливой в роскошном платье, шлейф которого воплотил в себе все самые дерзкие ее мечты. Гостиная богатого родственника разукрашена по-праздничному, и вот вплывает сельская кузина, оглядываясь на тянущиеся следом за ней воланы с таким безыскусным самозабвением, что ни у кого не хватает духу посмеяться над очаровательной вороной в заемных павлиньих перьях. Она ведет задушевную беседу со своим отражением в зеркале, и из беседы становится ясно: девушка убедилась на собственном опыте, что не все то золото, что блестит, на ее долю выпали искушения более сильные, чем те, на которые обычно толкает девическая склонность к удовольствиям, роскоши и лести. Ее домогается богатый влюбленный, однако она, благодаря внутренней порядочности, отвергает его притязания и в искреннем смятении думает лишь одно: вот бы «маменька» оказалась здесь, чтобы утешить и подать совет.

Веселый танец, в котором участвовали Дора, Нан, Бесс и некоторые из мальчиков, стал отличным фоном для скромной фигуры старушки во вдовьем капоре, выцветшей шали, с большим зонтом и с корзиной. Ее наивное изумление при виде этого зрелища – она ощупывает драпировки, подтягивает старые перчатки, пока ее никто не видит, – произвело сильное впечатление, а то, как естественно вздрогнула, заметив ее, Джози, как она воскликнула: «Ах! Это же маменька!» – было сыграно с такой искренней непосредственностью, что можно уже было даже не наступать в нетерпении на шлейф, когда она бросилась в раскрытые объятия, которые показались ей желаннейшим укрытием.

Справился со своей ролью и влюбленный: зал встретил всплесками смеха проницательные вопросы пожилой женщины и невразумительные ответы по ходу разговора, продемонстрировавшего девушке и тупость ее воздыхателя, и то, что она едва не погубила свою жизнь столь же безвозвратно, как и бедняжка «Елиза». Она дает решительный отказ и, оставшись с матерью наедине, переводит взгляд со своего крикливого наряда на ее поношенное платье, огрубевшие от работы руки и ласковое лицо, с покаянными всхлипываниями целует ее и восклицает: «Забери меня домой, маменька, под твое крылышко. Довольно с меня этого!»

«Тебе этот спектакль пойдет на пользу, Мария; не забывай его», – обратилась какая-то пожилая дама к своей дочери, и занавес начал опускаться. Девушка же ответила: «Сама не пойму, чего в этом трогательного, но очень трогательно» – и разложила на коленях носовой платок, чтобы он высох.

В следующей картине отличились Том и Нан: дело происходило в палате госпиталя, хирург и сестра милосердия ходили от койки к койке, считая пульс, давая лекарства и выслушивая жалобы с энергичностью и серьезностью, которые довели зрителей до исступления. Элемент трагедии, которая в таком месте и времени всегда рядом с комическим, вышел на первый план, когда, перевязывая руку одному из бойцов, врач рассказал сестре про старушку, которая долго искала в госпитале своего сына, проведя до того много дней и ночей на полях сражений, на полевых перевязочных пунктах и насмотревшись такого, что убило бы едва ли не любую другую женщину.