Маленькие женщины

«Она сейчас придет, и я страшусь этого момента: боюсь, что паренек, который только что скончался, и есть ее сын. Мне проще стоять под дулом пушки, чем перед лицом одной из этих отважных женщин с их надеждой, храбростью и великой скорбью», – произносит хирург.

«Да, при виде этих несчастных матерей у меня сердце разрывается!» – добавляет сестра, вытирая глаза большим фартуком; при этих словах входит миссис Мег.

На ней все то же платье, в руках тот же зонтик и корзина; простонародная речь, непритязательные манеры; но смотреть на нее страшно – ужасные испытания превратили смиренную старушку в изможденное существо с блуждающими глазами, запыленными ногами, дрожащими руками и смесью отчаяния, решимости и исступления на лице – былому уютному образу они придали трагического достоинства и мощи, которые тронули все сердца. В нескольких несвязных словах прозвучала история ее бесплодных блужданий, после чего она вернулась к печальным поискам. Зрители затаили дыхание, пока в сопровождении сестры она переходила от койки к койке, а на лице ее сменялись надежда, ужас и горькое разочарование. На узкой койке лежало накрытое простыней тело, она приостановилась, прижав одну ладонь к сердцу, другую – к глазам, будто набираясь душевных сил перед тем, как взглянуть на безымянного усопшего. Потом она отдернула простыню и после долгого, прерывистого вздоха облегчения тихо произнесла: «Слава Господу, это не мой сын, но и у него тоже есть мать».

И, нагнувшись, запечатлела на холодном лбу нежный поцелуй.

Тут кто-то зарыдал, а мисс Камерон стряхнула с ресниц две слезы, стремясь не упустить ни взгляда, ни жеста, когда злосчастная мать, почти совсем обессилевшая, потащилась дальше вдоль длинного ряда коек. Поиск завершился счастливо, ибо – будто ее голос пробудил его от горячечного сна – изможденный юноша с блуждающим взглядом сел на койке и, протянув к ней руки, воскликнул голосом, прозвеневшим по всему залу:

– Матушка, матушка! Я знал, что ты за мной придешь!

И она кинулась к нему с криком, полным радости и любви, – крик этот пронзил сердце каждого зрителя – и заключила сына в объятия, в потоках слез, молитв и благословений, на какие способна одна только любящая старая мать.

Последняя сцена стала радостным контрастом к предыдущей: в деревенской кухоньке по-рождественски празднично, раненый герой, с черной повязкой на глазу, – да и костыли его видно всем и сразу, – сидит у очага в старом кресле, которое умиротворяет его знакомым поскрипываньем; милашка Долли хлопочет вокруг, украшая поставец, комод, каминную трубу и старомодную колыбельку омелой и остролистом, а мать устроилась поближе к сыну – на коленях она держит довольного младенчика. Юный актер укрепился сном и молочком и теперь покрыл себя славой, деятельно прыгая, невразумительно лепеча и безуспешно пытаясь добраться до рампы, – он одобрительно хлопал глазами, разглядывая ее яркие огоньки. Приятно было видеть, как миссис Мег поглаживает его по спинке, укрывает от зрительского взора его пухлые ножки и пытается смирить его пыл кусочком сахара; в итоге малыш обнял ее за шею с благодарным пылом, за который удостоился очередного взрыва аплодисментов.

Покой счастливого семейства нарушает пение, доносящееся снаружи: под снегом, при луне звучит рождественская песенка, а потом толпой входят соседи с рождественскими подарками и пожеланиями. Эту веселую картинку оживили продуманные детали: милашка Сэма склонилась над ним с нежностью, какой маркиза не выказывала барону, а Долли разыграла славную сценку под омелой со своим деревенским обожателем – в своих грубых башмаках, домотканом жилете, с черной бородой и в парике он очень напоминал Хэма Пеготти[412], и никто не признал бы в нем Теда, если бы не длинные ноги, которые было не скрыть ни под какой дубленой кожей. Закончилось все пиром – незатейливые яства принесли гости; все уселись за стол, уставленный булочками и сырами, тыквенными пирогами и прочими деликатесами, и тут Сэм приподнялся на костылях, чтобы предложить первый тост, и, высоко подняв кружку с сидром, произнес прерывающимся голосом: «Благослови, Господи, нашу матушку!» Все выпили стоя, причем Долли обвила рукой шею старушки, которая попыталась спрятать слезы счастья на дочкиной груди; что до неутомимого младенца, он в блаженстве колотил ложкой по столу и громко гулил – пока не закрылся занавес.

Впрочем, он сразу поднялся снова, чтобы зрители смогли бросить еще один взгляд на актеров, собравшихся вокруг центральной фигуры – ее закидывали цветами, к величайшему восторгу юного Росция[413]; но в конце концов увесистый бутон розы попал ему по носу, и раздался тот самый рев, которого все боялись с самого начала; по счастью, в тот момент от него стало лишь веселее.

– Что ж, для начала недурно, – заметил Бомонт, испустив вздох облегчения, когда занавес опустился в последний раз, а актеры помчались переодеваться для заключительной части представления.