Маленькие женщины, или Детство четырех сестер

Бетси перестала есть и ушла потихоньку в свой темный уголок, чтоб помечтать на свободе о предстоявшем наслаждении.

— Вот наш папа, так уж можно сказать, что патриот, — заметила Мегги, — сделался пастором, чтоб пойти на войну, когда его не взяли в солдаты!

— Чтобы я дала, чтоб пойти в барабанщики, маркитантки или хотя в сиделки, чтобы только быть теперь с папа́ и помогать ему! — со вздохом произнесла Джо.

— Но только как, должно быть, неприятно спать в палатке, есть грубые солдатские кушанья и пить из жестяной манерки? — брезгливо сказала Эмми.

— Мама, когда же папа возвратится к нам? — спросила Бетси дрожащим голосом.

— Через несколько месяцев друг мой, не раньше, если только он не захворает. Он будет исполнять свой долг, насколько хватит его сил, и мы сами не будем просить его возвратиться раньше, чем позволят его обязанности. Теперь послушайте, что он пишет.

Девочки придвинулись к камину. Мать уселась в большое кресло, Бетси расположилась у ее ног, Мегги и Эмми примостились по бокам, а Джо облокотилась на спинку кресла, где легче было скрыть слезы, в случае если бы письмо оказалось трогательным.

В те трудные времена[2] мало было писем, в особенности от отцов семейств, которые не были бы проникнуты глубоким чувством; но в письме, которое читала миссис Марч, о трудностях похода, о лишениях и опасностях, о тоске по семье, говорилось не много: письмо было веселое, полное надежды и заключало в себе живой рассказ о лагерной жизни, походах и военных новостях. Только к концу автор дал волю своему сердцу, переполненному отцовскою любовью и страстным желанием увидать своих милых детей. «Скажи нашим девочкам, как я люблю их, и передай им мой поцелуй, — писал он. — Скажи им, что я думаю о них и молюсь за них днем и ночью, что их любовь ко мне служит мне лучшим утешением. Долог покажется мне этот год, в который я не увижу их! Но напомни им, что в ожидании надо трудиться и не терять времени даром. Я уверен, что они помнят все, что я им говорил, что они любят и уважают тебя, храбро воюют с своими внутренними врагами и одерживают над ними такие блестящие победы, что по возвращении я буду более чем когда-либо гордиться моими маленькими женщинами».

Все девочки прослезились, когда дошли до этого места в письме, даже Джо не стыдилась того, что по ее носу катились крупные слезы, а Эмми, забыв о своих локонах, которые спутались и смялись, уткнулась лицом в плечо своей матери, и всхлипывая шептала:

— Я дрянная, все о себе думаю. Но я исправлюсь, мама; напиши папе, что он и во мне не ошибется.

— Мы все постараемся исправиться, мама милая, — сказала Мегги. — Ведь и я тоже должна об этом подумать. Я слишком занимаюсь моею наружностью и не люблю работать. Но я переменюсь; вот увидишь.

— И я тоже постараюсь быть приличной маленькой женщиной, а не грубой дикаркой; я буду делать то, что нужно, и не стану больше рваться туда, где меня нет, и где я совсем не нужна, — решила Джо, соображая, что сдерживать свой нрав, пожалуй, еще потруднее, чем храбро встречать мятежников где-нибудь на Юге.

Одна Бетси промолчала. Она утерла слезы носком, который держала в руках и принялась усердно за его вязанье, чтоб, не теряя времени, начать добросовестно исполнять свои ближайшие будничные обязанности с твердым намерением, что отец непременно найдет ее такою, какою желает видеть ее, когда наступит радостная минута свидания.

После непродолжительной паузы миссис Марч сказала своим обычным веселым голосом:

— А помните ли, как вы играли в странники, когда были маленькими? Никакая игра не забавляла вас так, как эта. Бывало, прицепите на спину мешок с тряпьем, наденете старые шляпы, возьмете в руки посох, да и отправляетесь странствовать по всему дому, от подвала до чердака. Подвал вы называли страной испытания, а чердак — страной радостей. Там у вас был уголок, разукрашенный цветами, лоскутками и разными вещицами.

— Да, я помню, как это было весело, — сказала Джо.

— Я тоже очень любила эту игру, — вмешалась Мегги. — Особенно нравилась мне та минута, когда, мы, бывало, придем на чердак и сбросим с плеч тяжелые мешки, которые катятся вниз по лестнице.

— А как мы пели на вышке помните? И как там сияло солнце! — подсказала Бетси, сладко улыбаясь при этом воспоминании.

— А вот я так плохо все это помню, — вставила Эмми. — Мне помнится только, что я очень боялась темного подвала и очень любила есть пирожное, которое вы приносили наверх. Не будь я большая, я была бы не прочь и теперь поиграть в эту игру.

Эмми была убеждена, что в двенадцать лет неприлично играть в детские игры.

— Мы всю жизнь играем в нее, — вмешалась мистрисс Марч. — Каждый из нас, пока жив, походит на странника, который несет свою ношу; перед каждым лежит путь вперед, и наша жажда добра и счастья служит нашим путеводителем среди земных сует и ошибок и приводит нас к душевному миру, который и есть та страна радостей, что мы ищем. Так вот, мои милые странницы, положим, что мы опят начнем играть в эту игру, но только посерьёзнее: тогда мы увидим, много ли пути пройдете вы до возвращения вашего отца.