Маленькие женщины. Хорошие жены

Созерцание этого повлияло на Джо больше, чем самые мудрые проповеди, самые священные псалмы, самые пылкие молитвы, которые могли звучать из любых уст. Ибо глазами, прояснившимися от многих слёз, и сердцем, смягчённым нежнейшей печалью, она познала красоту жизни своей сестры – небогатой событиями, бескорыстной, но полной подлинных добродетелей, которые «цветущим в прахе пахнут лепестком»[143], самозабвение, благодаря чему о самых смиренных людях на земле быстрее всего вспоминают на небесах, – истинное достижение, доступное всем.

Как-то ночью Бет просматривала книги на своём столике в поисках той, которая могла бы заставить её забыть о смертельной усталости, которую было почти так же трудно вынести, как боль, и, переворачивая страницы своего с детства любимого «Путешествия пилигрима», она нашла маленький листок бумаги, исписанный неразборчивым почерком Джо. Имя на нём привлекло её внимание, и размытые строки убедили её в том, что на него падали слёзы.

«Бедная Джо! Она крепко спит, так что не буду её будить, чтобы спросить разрешения прочесть. Она показывает мне все свои произведения, не думаю, что она будет возражать, если я взгляну и на это стихотворение», – подумала Бет, взглянув на свою сестру, лежащую на ковре, рядом с каминными щипцами, готовую проснуться, как только бревно рассыплется на угли.

МОЕЙ БЕТ

Терпеливо сидишь ты в тени,
Ждёшь лучей благодатного света.
Беспокойный наш дом, наши дни
Освещает он – мы им согреты.

От печалей, надежд, от оков

Земных радостей свет нас избавит,
Так рябь волн у речных берегов
Всегда бьётся о гальку и гравий.

Ты стоишь у реки… о сестра!

Ты уйдешь от меня, от раздоров
И забот в свой ликующий рай,
Я прошу о немногом: о добром,

Мне оставь добродетелей дар,

Что недолгую жизнь украшали…
Дорогая, терпения дай,
Укреплявшего стойкость в морали.

И дай мужества – стать похрабрей…

Устелился путь долга цветами –
Под смиренной походкой твоей,
Под твоими босыми ногами.

Милосердия дай – чтобы я

Стала кроткой, всю злобу простила
Ради вечной любви… и таят
Дни грядущего новые силы.

С каждым днём уменьшается боль

После нашей разлуки – усвою
Я урок, и потеря, что столь
Угнетала, даст что-то иное.

Прикасается горе ко мне –

Оттого стану я безмятежней,
Устремлюсь к миру духа извне,
Устремлюсь – и не стану я прежней.

Тогда с берега нашего я

Буду видеть тебя и твой берег,
Подожди же, родная моя,
Мы с тобой будем вместе, я верю.

Моя Вера с Надеждой придут,

Словно ангелы – дочери грусти,
И к тебе поведут, и мой дух
В дом на том берегу к тебе впустят.

Какими бы испачканными кляксами, несовершенными и слабыми ни были эти строки, они оставили на лице Бет след невыразимого утешения, ибо единственным, о чём она сожалела, было то, что ею было сделано так мало, но стихи, казалось, убеждали её в том, что жизнь была прожита не напрасно и что её уход не принесёт родным отчаяния, которого она боялась. Пока она сидела, сжимая в руках листок, обугленное полено в камине развалилось на части. Джо вскочила, разворошила угли в камине и подкралась к кровати, надеясь, что Бет заснула.

– Я не сплю, но так счастлива, дорогая. Видишь, я нашла это и прочитала. Я знала, что ты будешь не против. Неужели я стала для тебя всем этим, Джо? – спросила она с задумчивой, смиренной серьёзностью.

– О, Бет, намного, намного больше! – И голова Джо склонилась на подушку рядом с головой сестры.

– Тогда я не считаю, что прожила свою жизнь впустую. Я не так хороша, какой ты меня описала, но я старалась поступать правильно. И теперь, когда уже слишком поздно даже начинать делать что-то большее, это такое утешение – знать, что кто-то так сильно любит меня и чувствует, что я чем-то помогла.

– Больше, чем кто бы то ни был во всём мире, Бет. Раньше я думала, что не смогу отпустить тебя, но я свыкаюсь с мыслью, что не теряю тебя, что ты станешь значить для меня больше, чем когда-либо, и смерть не сможет разлучить нас, хотя кажется, что грядёт разлука.