Маленький друг

Вдруг мать ухватила ее за плечи. Лицо у нее лоснилось, от кожи пахло кольдкремом, а глаза стали чернильно-черные, чужие, как у акулы-няньки, которую Гарриет видела в океанариуме, когда они ездили на побережье.

– Ты не знаешь, каково это, – сказала она.

Гарриет снова придавило к ночнушке. Сосредоточься, велела она себе. Если как следует постараться, можно представить, будто она совсем даже не здесь.

На крыльцо упал косой прямоугольник света. Кто-то распахнул входную дверь.

– Мама, – послышался тихий голос Эллисон. – Ну, пожалуйста. Наконец ей удалось уговорить мать вернуться в дом – Эллисон взяла ее за руку, осторожно усадила на диван, подложила ей подушку под голову и включила телевизор, который сразу разрядил атмосферу беспечной трескотней и тыц-тыц-музыкой. Эллисон все ходила туда-сюда: подносила матери то салфетки, то аспирин, то сигареты и пепельницу, принесла ей из кухни холодного чаю, вытащила из морозилки пакет со льдом – прозрачно-голубой, как вода в бассейне, в форме полумаски, какая бывает у арлекинов во время Марди Гра[24] – мать обычно клала ее на лицо, когда у нее закладывало нос или когда ее, как она выражалась, тошнило от мигрени.

Мать благодарила ее и за салфетки, и за чай, и за прочие мелочи, которыми Эллисон пыталась ее утешить, и, прижимая аквамариновую маску ко лбу, рассеянно бормотала:

– Что вы теперь обо мне думать будете?.. Мне так стыдно… Гарриет примостилась в кресле напротив и внимательно глядела на мать, поэтому на маску сразу обратила внимание. Она в таком виде несколько раз заставала отца – если тот с вечера напивался, то утром оцепенело сидел за столом с такой вот примотанной ко лбу синей ледяной маской, звонил кому-нибудь или раздраженно шелестел газетами. Но от матери не пахло алкоголем. Когда мать на крыльце прижимала ее к груди, Гарриет совсем ничего не учуяла. Да и вообще мать не пила – не пила так, как пил отец. Иногда она мешала себе бурбон с колой, но потом так и слонялась весь вечер с полным стаканом – у нее уже и салфетка промокнет насквозь, и лед растает, а она все равно раньше заснет, чем все выпьет.

Эллисон снова вернулась из кухни. Она бросила взгляд на мать, убедилась, что та на нее не смотрит и беззвучно, одними губами произнесла: “У него сегодня день рождения”.

Гарриет заморгала. Ну конечно, как же она забыла? Обычно мать срывалась в мае, в годовщину его смерти: она вдруг впадала в панику или принималась истерически рыдать. Несколько лет назад ее скрутило так сильно, что она даже из дома выйти не могла и поэтому пропустила выпускной Эллисон в восьмом классе. Однако нынешняя майская годовщина уже прошла, и в этот раз все было спокойно.

Эллисон кашлянула:

– Мама, я тебе ванну наливаю, – сказала она. Голос у нее сделался до странного деловитый, взрослый. – Но если ты не хочешь, можешь и не залезать.

Гарриет хотела было убежать к себе в комнату, но мать, испуганно, проворно вскинув руку, так, будто бы Гарриет собралась переходить дорогу на красный, преградила ей путь.

– Доченьки! Славные мои девочки! – она похлопала по дивану обеими руками – мол, садитесь-ка рядышком, и хоть лицо у нее опухло от слез, в ее голосе болотным огоньком – крохотным, но ярким – вдруг промелькнула та самая первая заводила колледжа, чей портрет висел в коридоре.

– Гарриет, ну что же ты мне сразу ничего не сказала? – спросила она. – Хорошо было у Тэтти? О чем вы с ней болтали?

Когда мать снова и весьма некстати нацелила на нее, как луч прожектора, свое внимание, Гарриет опять потеряла дар речи. Отчего-то в голову ей лез только тот случай в парке аттракционов, когда маленькая Гарриет каталась на “поезде ужасов” и в темноте рядом с ней по натянутой леске безмятежно елозило туда-сюда привидение, и как это привидение вдруг сорвалось с лески и влетело ей прямо в лицо. Гарриет до сих пор иногда в ужасе просыпалась, когда ей снилось, как из темноты на нее летит что-то белое.

– Что ты делала у Тэтти?

– Играла в шахматы.

Наступило молчание, и Гарриет попыталась придумать, что бы еще такого смешного и интересного добавить к этому ответу.

Мать приобняла Эллисон, чтобы и ее включить в их семейный кружок.

– А ты, солнышко, почему к Тэт не пошла? Ты уже поужинала?

– Телеканал “Эй-би-си” представляет рубрику “Фильм недели”, – сообщил телевизор. – “Я, Натали”. В ролях – Патти Дьюк, Джеймс Фарентино и Мартин Болсам.

Едва на экране замелькали вступительные титры, как Гарриет встала и пошла к себе, но мать потащилась за ней.

– Злишься на маму за то, что она такая чокнутая, да? – она потерянно топталась в дверях спальни Гарриет. – Пойдем с нами кино посмотрим? Сядем все втроем и посмотрим.

– Нет, спасибо, – вежливо отказалась Гарриет.

Мать разглядывала ковер, и Гарриет с ужасом поняла, что еще чуть-чуть и та заметит пятно от смолы. Возле ножки кровати виднелись черные разводы.

– Я… – казалось, будто у матери в горле вдруг лопнула какая-то жилка, она беспомощно завертела головой, посмотрела на плюшевых животных Эллисон, на стопки книг на подоконнике возле кровати Гарриет. – Ты меня, наверное, ненавидишь, – хрипло сказала она.