Маленький друг

– Чудо просто, что никто не погиб! Эди, чудо просто, как это ты нас всех не поубивала!

Но когда наконец санитары убедились, что ни у кого нет ни сотрясения мозга, ни переломов (почему, думала Эди, ну почему она не настояла на том, чтоб эти идиоты заодно измерили Либби давление? Она ведь работала медсестрой, должна была про это помнить), то в больницу собрались увозить одну Эди, от чего она только рассвирепела, потому что Эди была целехонька – ничего не сломано, никаких внутренних повреждений, она это и сама прекрасно знала. Она даже опустилась до перепалки с санитарами. Все с ней было в порядке, ну подумаешь, ударилась о руль и ребро треснуло, она в войну медсестрой работала и отлично помнила, что с трещиной в ребре ничего особо не поделаешь – надо перевязать поплотнее и все, солдат свободен.

– Но, мэм, у вас ребро треснуло, – сказал второй санитар, не тот, который умник, а другой, с огромной, как тыква, головой.

– Да знаю я! – чуть ли не кричала она в ответ.

– Но, мэм… – тянул он к ней надоедливые руки, – давайте мы вас все-таки отвезем в больницу, мэм.

– Зачем? Чтоб там с меня за перевязку сотню долларов содрали? За сотню долларов я себя и сама перевяжу!

– В неотложке с вас побольше сотни сдерут, – вмешался умник, который стоял, прислонившись к капоту несчастной, разбитой машины (ее машина! Машина! Глянешь, и сердце просто разрывается). – Один рентген вам в семьдесят пять долларов встанет!

К тому времени вокруг уже собралась небольшая толпа – набежали зеваки из банка, в основном чавкавшие жвачкой девицы, с начесами и коричневой помадой. Тэт, которая остановила полицейскую машину, размахивая своей желтой сумкой, залезла на заднее сиденье разбитого “олдсмобиля” (несмотря на то что клаксон так и надрывался), и они с Либби так и просидели там, пока Эди – целую вечность – разбиралась с полицейским и вторым водителем. Им оказался шустрый возмутительный всезнайка по имени Лайл Петтит Рикси: тощий человечек с крючковатым, будто у черта из табакерки, носом, который носил длинные остроконечные туфли и ходил, старательно задирая колени. Он, судя по всему, чрезвычайно гордился тем, что он уроженец округа Аттала, и еще – всеми своими именами, которые он с удовольствием повторял. Он раздраженно тыкал в Эди костлявым пальцем и приговаривал: “эта вот женщина”. Он выставил все так, будто Эди алкоголичка или села пьяной за руль. “Эта вот женщина выскочила прямо мне наперерез. Этой вот женщине вообще машину водить нельзя”. Эди надменно повернулась к нему спиной, когда отвечала на вопросы полицейского.

Она не уступила дорогу, она была виновата в аварии, теперь ничего не поделаешь – вину надо признавать с достоинством. Она разбила очки и теперь в дрожащем от жары воздухе (“Эта вот женщина в такую жару на дорогу вздумала выскакивать”, – жаловался мистер Рикси санитарам) еле различала Либби и Тэт – два пятна, желтое и розовое, на заднем сиденье разбитого “олдсмобиля”. Эди вытерла лоб намокшей салфеткой. Каждый год, на Рождество, в “Напасти” под елку выкладывали четыре платья разных цветов – розовое для Либби, голубое для Эди, желтое для Тэт и нежно-лиловое для крошки Аделаиды. Разноцветные перочистки, разноцветные ленточки, разноцветная писчая бумага… одинаковые фарфоровые куклы-блондинки, только платьица разные, у каждой свой акварельный оттенок.

– Так вы развернулись на проезжей части, – спрашивал полицейский, – или нет?

– Нет. Я развернулась здесь, на парковке.

Мимо проехала машина, солнце отразилось в боковом зеркале, ударило Эди в глаза, и тотчас же у нее в памяти необъяснимым образом всплыло позабытое детское воспоминание: старая кукла Тэтти – в замызганном желтом платье, с задранными ногами – валяется в пыли на заднем дворе “Напасти”, под смоковницами, где вся земля была изрыта курами, которые иногда сюда пролезали. Сама Эди в куклы не играла, ей было неинтересно, ни капельки, но эту оловянную куколку припомнила теперь до странного отчетливо: тряпичное тельце, на носу облупилась краска и вместо него – жутковатое блестящее металлическое пятно. Сколько же лет Тэтти волочила по всему двору эту потрепанную куклу – серебристую “мертвую голову”? И сколько лет Эди и не вспоминала об этом страшном безносом личике?

Полицейский полчаса допрашивал Эди. Из-за его монотонного голоса и зеркальных очков Эди иногда чудилось, будто ее допрашивает Муха из одноименного фильма ужасов с Винсентом Прайсом. Заслонив глаза рукой, Эди изо всех сил старалась слушать, о чем он спрашивает, но то и дело отвлекалась на машины, которые неслись по залитому солнцем шоссе, а в голове у нее была одна эта ужасная старая кукла с серебристым носом. Как же ее звали-то, куклу эту? Эди, хоть убей, не могла вспомнить. У Тэтти была каша во рту до тех самых пор, пока она в школу не пошла, и имена она куклам выдумывала уж какие-то совсем нелепые – Грайс, Лиллиум, Артемо…