Маленький друг

– Ну, знаете, папочке это прозвище никак не подходило. Он ведь даже и не был крупным мужчиной. Правда, в старости располнел. У него был флебит, лодыжки распухли, он и ходил-то с трудом, не то что раньше.

Гарриет прикусила щеку.

– Когда мистер Хольт уже совсем выжил из ума, – продолжала Тэт, – Вайолет мне рассказывала, что он, бывало, ненадолго приходил в себя и все спрашивал: “А где же старый Забияка? Давненько я не видал старого Забияку”. К тому времени папочки уже давно на свете не было. И вот как-то раз он так долго нудил про папочку, переживал, что тот долго к нему не заходил, что Вайолет пришлось ему сказать: “Забияка заходил, Хольт, хотел с тобой повидаться. Но ты спал”.

– Ох, упокой его Господь, – сказал лысый и перевел взгляд на стоявшую в дверях супружескую пару.

Гарриет сидела тихо-тихо. “Либби!” – хотелось крикнуть ей, крикнуть что было сил, как и теперь, случалось, кричала она: “Либби!”, просыпаясь от кошмара посреди ночи. Либби, у которой глаза вечно были на мокром месте, если надо было идти к врачу, Либби, которая боялась пчел!

Она встретилась взглядом с Эллисон – у той были красные, брызжущие горем глаза. Гарриет стиснула губы, сжала кулаки, так что ногти вонзились в ладони, и уставилась в пол, изо всех сил сдерживая дыхание.

Пять дней – Либби целых пять дней пролежала в больнице, прежде чем умереть. Незадолго до смерти казалось даже, что она еще очнется – она начала что-то бормотать во сне, переворачивать страницы воображаемой книги, но потом слова стали совсем нечленораздельными, и Либби совсем исчезла в белом тумане лекарств и болезни. “Она угасает”, – сообщила Эди медсестра, которая зашла осмотреть Либби в то последнее утро: Эди спала подле Либби, на каталке. Она позвонила Аделаиде и Тэт, и те успели приехать в больницу, и вот – около восьми часов, когда у ее кровати собрались все трое сестер, Либби начала дышать все реже и реже. “А потом, – криво улыбнулась Тэт, – просто-напросто перестала”. У нее так распухли пальцы, что кольца пришлось срезать… Маленькие ручки Либби, сухонькие, изящные ручки! любимые веснушчатые ручки, которые складывали бумажные кораблики и пускали их плавать в тазу! Распухли, как сосиски – ужасное выражение, мерзкое выражение, которое то и дело повторяла Эди. “Распухли, как сосиски. Пришлось звать ювелира, чтобы кольца срезал.”

“Ты почему мне не позвонила? – спросила Гарриет, онемевшая, остолбеневшая, когда к ней наконец вернулся дар речи. В кондиционированном холоде новой машины Эди ее голос показался ей неуместным писком, прозвучав из-под лавины черноты, которой ее придавило чуть ли не до обморока, когда она услышала: Либби умерла.

“Ну, – философски ответила Эди, – я подумала, не стоит раньше времени портить тебе отдых”.

– Бедные девочки, – раздался над их головами знакомый голос – Тэт.

Эллисон закрыла лицо руками и расплакалась. Гарриет стиснула зубы. “Здесь только Эллисон грустнее, чем мне, – думала она, – во всем зале только нам двоим по-настоящему грустно”.

– Не плачь, – Тэт по-учительски положила руку на плечо Эллисон. – Либби бы не хотела, чтобы ты плакала.

Голос у нее был расстроенный – немного расстроенный, холодно отметила та самая Гарриет, которая наблюдала за всем со стороны, над которой горе было не властно. Расстроенный, да не очень. “Ну почему, – думала Гарриет, ослепнув, одурев и изболевшись от слез, – почему они не забрали меня из этого вонючего лагеря, когда Либби умирала?”

Пока они ехали домой, Эди вроде как извинилась. “Сначала мы думали, что она поправится, – сказала она, – а потом я подумала, уж лучше тебе такой ее не видеть, а под конец я уж и вовсе ни о чем не думала”.

– Девочки, – сказала Тэт, – вы помните кузину Деллу и кузину Люсинду из Мемфиса?

К ним подошли две замшелые старухи, одна высокая и загорелая, другая кругленькая, черненькая, с черной бархатной сумкой, расшитой блестящими камешками.

– Вы только поглядите! – сказала высокая и загорелая старуха.

На ней были широкие туфли на плоской подошве, и стояла она по-мужски, засунув руки в карманы приталенного платья цвета хаки.

– Храни вас Господь! – пробормотала черненькая толстушка, промокая глаза (которые тоже были подведены черным, как у актрис немого кино) розовой салфеткой.

Гарриет глядела на них и думала о бассейне в “Загородном клубе” – о голубом свете, о том, каким совершенно беззвучным делался мир, когда она с глубоким вдохом уходила под воду. “Ты и сейчас можешь там оказаться, – твердила она себе, – только сосредоточься как следует и сможешь”.

– Можно я украду Гарриет на минутку? – Аделаида, одетая в модное черное платьице с белым воротничком, схватила ее за руку и потащила за собой.

– Чтоб потом вернула на место! – маленькая толстенькая старушка погрозила ей унизанным кольцами пальцем.

“Отсюда можно сбежать. Мысленно. Что там Питер Пэн говорил Венди? «Закрой глаза и вспомни что-нибудь славное»”.

– Ах! – Аделаида застыла посреди комнаты, зажмурилась.