Маленький друг

Мать Хили – Марта Прайс Халл, бывшая одноклассница матери Гарриет – прославилась тем, что безбожно баловала своих сыновей. Она их обожала до потери пульса и все им позволяла, а что там отец скажет – дело десятое; про Хили говорить было еще рано, но многие считали, что из Пембертона ничего путного не вышло как раз потому, что мать его избаловала. О ее попустительстве ходили легенды. Бабушки и свекрови сразу припоминали Марту Прайс, если нужно было привести поучительный пример того, как не надо трястись над детьми, или того, как плачевно все заканчивается, если, например, разрешить ребенку три года питаться одними шоколадными тортами, как это было с Пембертоном. С четырех до семи лет Пембертон не ел ничего, кроме шоколадных тортов, более того (и на этот факт все страшно напирали), торт был не простой, а какой-то особенный, для которого нужно было сгущенное молоко и еще куча дорогих ингредиентов, и любящая Марта Прайс каждый день поднималась в шесть утра, только чтоб этот торт испечь. Тетушки до сих пор вспоминали случай, когда Пем пришел в гости к Робину и отказался обедать у Либби – он молотил кулаками по столу (“ну прямо маленький Генрих Восьмой”) и требовал шоколадного торта. (“Ты только подумай! «Мамочка меня всегда кормит шоколадным то-ортом!» Отшлепать бы его как следует!”) Чудо вообще, что у Пембертона все зубы остались на месте, но вот то, что он вырос разгильдяем и никак не может найти себе приличную работу, люди с уверенностью объясняли как раз подобными провалами в его воспитании.

Частенько поговаривали и о том, каким же сплошным разочарованием, наверное, был для отца Пема его старший сын, ведь отец Пема был директором Александрийской академии, у него работа такая – детей воспитывать. Но мистер Халл не был краснолицым крикуном из бывших спортсменов, которые часто водились в таких частных школах, он даже тренером никогда не был – мистер Халл преподавал естествознание в средних классах, а если выдавалась свободная минутка, запирался у себя в кабинете и читал книжки по самолетостроению. Но хоть мистер Халл и держал всю школу в ежовых рукавицах, а ученики впадали в ужас, стоило ему замолчать, жена полностью подрывала его авторитет, и со своими детьми дома он управиться не мог – особенно трудно было с Пембертоном, который вечно кривлялся и хихикал и на групповых снимках пристраивал отцу рожки. Другие родители сочувствовали мистеру Халлу, понятно же, что парня не образумишь – разве что выпороть его до полусмерти, но хотя мистер Халл на публике, бывало, рявкал на Пема так, что все кругом вздрагивали, на самого Пема это не оказывало никакого воздействия, и он продолжал отпускать шуточки и хохмить.

Но хоть Марту Халл нисколечко не волновало, что сыновья у нее носятся без присмотра по всему городу, отрастили себе волосы до плеч, пьют за обедом вино и завтракают сладостями, кое-какие правила в доме Халлов нарушать категорически воспрещалось. Пембертону шел двадцать первый год, но ему все равно нельзя было курить в присутствии матери, а Хили, конечно, курить нельзя было вовсе. Нельзя было громко слушать рок-н-ролл на магнитофоне (но когда родителей не было дома, Пембертон с друзьями врубали на всю округу The Who и The Rolling Stones – Шарлотта недоумевала, миссис Фонтейн бежала жаловаться, а Эди кипела от злости). Родители уже, конечно, не могли запретить Пембертону гулять где ему вздумается, зато Хили строго-настрого запрещалось соваться в Пайн-Хилл (дурной район, где были одни ломбарды да дешевые дансинги) и в бильярдную.

Как раз в бильярдной и стоял теперь Хили, по-прежнему дуясь на Гарриет. Велосипед он оставил на другом конце улицы, в переулке возле мэрии, чтоб мать с отцом его не засекли, если вдруг проедут мимо. Хили уныло жевал чипсы со вкусом копченостей, которые продавали тут же, с пыльного прилавка, вместе со жвачкой и сигаретами, и разглядывал комиксы на стойке возле двери.

Бильярдная была всего-то в паре кварталов от городской площади, да и алкоголем тут не торговали, и все равно, злачнее места во всей Александрии не сыщешь, тут было даже хуже, чем в “Черной двери” или “Эсквайр-баре”, который в Пайн-Хилле. Говорили, что в бильярдной торгуют наркотой. Тут процветали азартные игры, а перестрелки и поножовщина были обычным делом. Тусклый свет, бетонные стены выкрашены в тюремный зеленый цвет, на потолке, отделанном пенопластовыми плитами, потрескивают флуоресцентные лампы – дело уже шло к вечеру, но в бильярдной было немноголюдно. Из шести столов занято два, да в углу парочка деревенских парней с зализанными волосами, в джинсовых рубашках с заклепками, тихонько играют в пинбол.

Хотя затхлое, мрачное нутро бильярдной как нельзя лучше сочеталось с тоскливым настроением Хили, в бильярд он играть не умел, а подойти к столам и понаблюдать за игрой страшно боялся. Но ему вполне хватало того, что он мог стоять в укромном уголке возле двери, жевать чипсы и вдыхать опасную атмосферу порока.