Маленький принц и его Роза. Письма, 1930–1944

Я еще раз отчетливо пишу вам свой адрес: «Rockledge Bolton Road. New York. USA. Мой дом называется Rockledge. Ах, Тоннио! Моя жизнь проходит в ожидании вас! Я верю, что небо даст мне в подарок твое Возвращение. Но вот что надо прояснить: 15 июля кончается срок, когда я могу подписать договор на квартиру или отказаться. Я спрашиваю тебя, что делать. Если ты хочешь, я ее оставлю, несмотря на трудности со слишком дорогой оплатой на следующий год. Скажи мне, мой господин, как поступить. Я начала уже отдыхать здесь, на берегу озера. Но Хичкок меня мучает – он должен платить три месяца за квартиру в Нью-Йорке, пока я здесь, НО ОН ТРЕБУЕТ ОТ МЕНЯ телеграммы, что ты мне послал разрешение просить у него трехмесячной оплаты. Я ее потеряла, эту телеграмму. Телеграфируй мне. Я повторяю: я не брала у него никаких денег, у меня только пособие.

Ваша жена

КОНСУЭЛО

167. Консуэло – Антуану

(Озеро Джордж Первая неделя июля 1944)

Мой муж, мой большой человек,

большого роста, большого сердца, больших мыслей.

4 часа утра

Дорогой мой, мой Рассвет, мой день.

Озеро спит. Оно спокойно, как смерть. Смерть, о которой мы ничего не знаем. Маленькие искорки далекого солнца на спящей воде делают пейзаж совершенно новым. Я поднялась в три из-за астмы! (Озеро, сосны пока от нее не страдают.) Я вышла на террасу, она похожа на прекрасную палубу, и вижу отсюда триста пять островков в тумане над озером. Ты хорошо знаком с озерами, ты знаешь эту легкую утреннюю дымку – на два-три часа над аэродромом. (Мой супруг, скажите, вам ведь совсем не важно, напишу я дымку с одним или двумя «м»?) Я тоже совсем новая, дорогой! И все, что я открываю, я хотела бы нарисовать, удержать, схватить и передать вам как можно полнее, чтобы сделать вас богаче и вам понравиться. Расскажу вам о своей палубе, я поставила на ней на все лето стул для вас. Никто не может на него сесть, потому что я посадила на него красивого бронзового орла. Он очень тяжелый. Один из моих гостей[328] собрался взять орла, переставить и сесть на стул, но его рука не была готова к неожиданной тяжести моего орла, он не смог поднять и перенести орла величиной с лампу. А Блезу Алану[329] (такое у него имя) было очень неудобно сидеть с ним рядом – перекос мускулов – и он оставил моего орла в покое. (Блез пишет стихи, нечто среднее между Ларбо и Фаргом.)

Что-то я разболталась, любовь моя, но с кем еще я могу говорить так доверчиво и безудержно? Вы часто дарили меня вниманием, выслушивая меня, а потом открывая мне самой самые красивые мои рассказы, мои пейзажи. Что касается меня, то вот в чем опасность. Я тащу с собой все, что вижу, что чувствую, что вытаскиваю из того, из другого из боязни упустить самое лучшее. И вот у меня целый мир, но голова у меня перегружена. Я отбираю, но у меня нет желания и привычки выбрасывать оставшееся. Мне кажется, что в отброшенном есть формы, есть зерна для другого выбора, более широкого, неведомого. Что из него я смогу получить какой-то новый свет! И вот я теряюсь, очень быстро, слишком быстро, как только начинаю показывать мои сокровища (для меня) другим. Когда я их рассматриваю одна, так гораздо лучше! В тишине я понимаю разные вещи.

Мой орел, сидящий на стуле, возбудил оживленные далеко идущие дискуссии. Об обманутом ожидании – ждали тяжести, приготовились к ней, а оказалось легко. И это ранит! (В противоположность орлу, он казался легким, а оказался тяжелым.) Говорили о «морали цели». Так можно назвать книгу. Так сказал Ружмон.

Я только что прочитала журнал «Ковчег»[330] Жида. Это тот же «Ревю Франсез»[331]. Приятно видеть тех же людей, которые дорожат теми же вещами! Прочитала дневник Жида о Франции, последние речи о Франции и о Жироду. Он написал, что его смерть затуманила небо над Францией! Слишком литературно! Надеюсь, я не слишком болтлива, иначе письмо застрянет по дороге. Цензурные птицы будут его читать, но надеюсь, говорить о литературе не запрещено.

Вообще-то, дорогой, ты знаешь все, что содержится у меня в головке, знаешь, в каких водах я плаваю! Они тебе нравятся, дорогой? Действительно? Наверняка? Куда мы двинемся после войны, дорогой? Мне бы хотелось немного покоя! Я бы не хотела снова встречать тебя на шумных улицах, как в По[332]. У тебя собственная почва. У тебя не было нужды постоянно находиться в дыме и пыли дней. Ты начал в одиночестве. Твой день, твой мир, твой родник в тебе самом. Жизнь коротка. Нужно осесть и написать книгу, чтобы научить людей попроще идти прямо.