Малые Боги. Истории о нежити

Поместье, дворня, охотничьи собаки и выезда долго и мучительно распродавались, а охотничий домик и лесничество, на которые ни у кого никаких прав не было, запустели очень быстро. Что было ценного – вывезли кредиторы, остальное мужички поразграбили и даже охотничий домик на бревна разобрали.

Осталось что в лесу или нет – никто не знал. Болтали о тех местах нехорошее, как всегда бывает с запустелыми местами, которые даром никому не нужны. Лес в ухоже был гнилой, не годный в дело: серая ольха, ива, корявые больные сосенки. На дрова его воровски порубливали, но только по окраинам, и рубки эти немедленно зарастали брединником. Земля под лесом была скверная, ни на пашню, ни на луг – болотистый серозем, на каком даже травы не принимаются. Справной охоты в пуще тоже не осталось: мужики на кабана не ходят, медведь берлогу устраивает на сухих местах, косули и лоси держатся осинника, а боровая птица – ягодных мест.

Оставалась ухожа никому не нужной, тянулась на полсотни верст до самых зырянских болот. Заблудиться там проще простого, а назад выйти – это как повезет. Вот в эту глухомань и отправилась Варенька с берестяным туеском в руках.

Зачем нужен туесок? Ягоды собирать? Так их в Погалинской ухоже и в древние времена не бывало. Значит, за травой. А какая трава на Купалу бывает, объяснять не надо. Хотя и тут не все так просто. Человек недалекий помянет папоротниковый цвет и останется собой доволен, забыв, что девице на выданье мечтается не о зарытых кладах, а об иных сокровищах. Да и папоротник найти можно в любом перелеске, главное – срок угадать, а в глухую чащу за ним тащиться не надо. Одолень-трава тоже мужская, а разрыв-трава и вовсе разбойничья – зачем они девушкам? Вот тирлич для всяких дел годится, но сейчас ему не время, тирлич цветет ранней весной, так что порой его из-под снега дергают.

Есть еще один цвет, о котором все слышали, да никто толком не знает. Имя ему – Приворот. Зелий приворотных пруд пруди, а настоящий Приворот один. У бар да князей свои приворотные средства. Варят их на сладком вине с мушкатным цветом и листками червонного золота. Похотливые вдовушки привязывают к себе зазнобу, добавляя в питье две капли месячной крови. У всякой бабки-шептуньи свой заговор на присуху, но Приворота нету ни у кого. Где он растет, когда цветет – неведомо. Знают, что цветок из себя ал, а видом прост, вроде ромашки. «Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет…» Кто отыщет Приворот, пусть положит его за пазуху против сердца, а увидит того, по ком сердце болит, прижмет цветок к груди и скажет в душе: «Мой!» или «Моя!». Тут уже не присуха, а любовь до гроба, какую ни остудить, ни отмочить, как ни старайся.

Но любовь не так проста, и порой с самым верным средством неладно выходит. Рассказывают, будто парнишечке одному дался в руки Приворот, а он с глупа ума вздумал влюбить в себя княжескую дочь. Хотел с князем породниться, а там и самому князем стать. Одно не подумал, что кусок шире рта не откусишь. Влюбить княжну влюбил, да ничего ему не отломилось. Старый князь, как узнал о таковом позоре, дочь-ослушницу в монастырь отправил, а самозваного зятька сгубил. Одни старики говорят – запорол до смерти, другие – в каторге сгноил. Давно было… наверное, уже никто не помнит.

Сказки эти Матвей услыхал зимой на святочных посиделках, и с тех пор запала ему мысль, что неспроста он Вареньку повстречал. Весь мир девку забыл, а Матвею помнится. Спать ложится – Варю вспоминает, утром глаза откроет – о Варе думает. Не иначе приколдовала его девка крепко-накрепко.

Такое дело ни одному парню понравиться не может. Малость поразмыслив, Матвей пошел снимать порчу.

С такими заботами народ ходил к бабке Мокриде. Старуха умелая, не болтливая и живет на выселках, где лишних глаз не бывает.

К Мокриде Матвей явился под вечер, когда на дворе стемнело. Неловко казалось идти к колдунье у всех на глазах. Разговоров потом не оберешься, мир сыщиков не держит, а про всех ведает. Мокрида гостя без разговоров в избу пустила, дверь заперла на щеколду, а потом, стерва этакая, принялась душу мотать.

– Ну, зачем пришел? Говори, чего столбом стоять.

– Тут такое дело, – выдавил Матвей через силу. – Думаю, нет ли на мне порчи…

– Да кто такого баского парня изурочить может? Лихоманка какая, что ли, прилучилась? Сила ослабла, работа не спорится?

– Да нет вроде…

– Вот и я смотрю: здоровья у тебя на семерых. Тебя и оглоблей не ушибешь, а ты порчи испугался. Давай-ка дело говори.

– Присуха на мне, – нехотя выдавил Матвей.

– Вот оно как… Только я тебе сразу скажу: ко мне никто из девок или баб молодых не приходил, зелья не выпрашивал. Разве что самодел какой. Но это не беда, отмочим присуху. Но ты прямо говори, на кого грешишь и с чего решил, будто тебя околдовали.

– Покоя нет. День и ночь только о ней и думаю. Никогда такого не было, а тут привязалось и не отпускает, как гвоздем приколочено.