Малые Боги. Истории о нежити

Матвею ни чудить не хотелось, ни через костер прыгать, ни купаться ночью в срамном виде. Бросил все и побрел, ни о чем не думая, к Погалинской ухоже. Поначалу туда дорога торная, сено возят, затем пешеходная тропа – весной народ на опушку ходит: драть ивовые лыки и резать лозу для корзин и иного плетения. А вглубь ухожи одни только звериные тропы ведут: лисы да кабаны натоптали.

Даже если не соврала Мокрида, где там Вареньку искать? Хоть полк солдат пригони – всю ухожу не прочешешь.

Матвей шел, пробираясь где кривыми тропками, а где прямиком через буреломье. Старался только кругами не пойти, держа низкое солнце по левую руку. Шел так не один час. В лесу трудно понять расстояние. Кажись, все ноги по корягам оттоптал, а прошел всего ничего. Но время идет, солнцу давно пора на покой, а оно все висит, просверкивая меж деревьев, и давать место ночи не собирается. Вроде уже коснулось окоема – и опять приподымается, словно на рассвете. Играет солнышко само с собой; в купальские вечера такое случается.

Там и дорога под ногами объявилась, не тракт, но плотно убитая тропа. Видно, что ходят по ней много да и ездят порой. А кому тут ездить, уж не станичникам ли?

Матвей с сомнением покачал головой, но с дороги не свернул. Так ли, сяк, но куда-то тропа ведет, а бездорожьем только ноги переломаешь и ни в кое место не выберешься.

По дороге идти спорее, и ведет она в нужную сторону: незакатное солнце с левой руки подмигивает. А лес молчит, ни птицей не дзенькнет, ни веткой не скрипнет. Ровно зима наступила, когда все спит.

Только Матвей о таком подумал, как раздался позади шум и конский топот, бряканье стремян, крики выжлятников, заливистый собачий лай – словно конная охота по лесу мчит.

Матвей, как в воду, нырнул в заросли папоротника и залег там, не смея ворохнуться. Охотничья кавалькада промчала мимо: взмыленные кони, шляхетские жупаны всадников, длинные кремневые ружья, псы, тянущие на сворке. Ухнуло, грохнуло – и исчезло, как не бывало.

Отдышавшись, Матвей выбрался на дорогу. На влажной земле не отпечаталось ни единое копыто. Морок или нет, но по всему видать: встретилась ему княжеская охота, что сто лет назад буйствовала в этих лесах. И нарядов таких нонеча не сыскать, и повадки у сегодняшних охотников не те, что у екатерининских сановников.

Не увернись Матвей от скачущих, что бы тогда случилось? Стоптали бы его кони или, не заметив, промчались сквозь? Или, углядев затаившегося живого человека, связали бы его и уволокли в свое мертвячье царство? Не такая ли злосчастная судьба постигла в прошлом годе Вареньку?

Долго раздумывать не приходилось. Есть дорога – значит, по ней надо идти. Дорога хоть куда, но приведет, в том ее отличье от бездорожья, которым даже в мертвячье царство не попасть.

Тропа пошла в гору. По всему видать, и в ухоже есть места посуше. Лес кругом стал не то чтобы строевой, но рослый. А вот понизу – сплошная крапива, жгучая и жирная, высотой до самого плеча. Жжет даже сквозь одежду, порой и в лицо лезет. Матвей проламывался сквозь жилистые стебли, высматривая, что они скрывают. Должно быть, когда-то здесь была поляна или вырубка, да и сейчас лишь пара больших берез вымахала на развалинах, позволяя видеть камни фундаментов, кучи сора – битых изразцов, пережженной печной глины, всего, что не сумело истлеть за прошедшие десятилетия. Не иначе вышел Матвей на заимку, где стоял когда-то охотничий домик последнего князя.

Искать тут было нечего, все что можно унесено сто лет назад. Но ведь недаром скакала сюда призрачная охота… Матвей начал обходить пустошь, приглядываясь, нет ли следа, что укажет дальнейший путь. И впрямь, через сколько-то шагов увидал то ли нору, то ли землянку, а верней – погреб или ледник, не обрушившийся со стародавних времен. Ледник при охотничьем домике непременно нужен, чтобы было где хранить туши битых зверей. Вырытый на сухом, крытый дерном погреб не обвалился за сотню лет, и даже дверь, хоть и поветшала изрядно, висела на своем месте.

У Матвея и в уме не было дверь отворять. Мало ли какая тварь устроила там свое логово, сунешься – либо ядом ожжет, либо когтьми растерзает. Однако дверь сама, словно нехотя, заскрипела, и жутковидная тварь выползла на белый свет.

– Чур меня, – забормотал Матвей, попятившись.

Если бы не полуистлевшие тряпки, чуть прикрывавшие фигуру, Матвей ни за что не признал бы в лесном диве человека. Оно прочно стояло на толстых задних лапах, а передние свисали ниже колен. Было чудище покрыто жестким серым волосом, а где волосья отступали, там бугрились источающие слизь бородавки. Корявая образина зло передразнивала человеческое лицо: огромный крючковатый нос, желтые зубы, вкривь и вкось торчащие меж черных губ. В глаза уродине Матвей глянуть не осмелился.

– Спужался? – хрипло спросило видение, подтверждая тем свою человеческую суть.

– Есть немного, – признался Матвей, но добавил твердо: – Хотя мне пужаться нечего, раз я сюда добрел.

– И то верно. Заходи, раз пришел.

Матвей поежился, глядя в темноту погреба, и ответил:

– Я лучше здесь постою.