Малые Боги. Истории о нежити

Разрыв-трава сухо зашуршала под ногами, словно осока, схваченная первым осенним морозом. Ступни ожгло острой болью. Матвей, сжав зубы, продолжал протаптывать дорожку. Ошметки лаптей, обрывки онуч усеяли путь; видно, и впрямь разрыв-трава все могла изодрать. Матвей топотал, не жалея ног, пока впереди не открылась чистая тропа. Пряный аромат незнакомых трав закружил голову, помрачая взор; взметнулся яркий хоровод летучих светляков, но сквозь их мельтешение различимо мерцали слева голубые огоньки, пятнающие невзрачную травку, а справа – скарлатные на знакомых папоротниковых стеблях. В иных местах единый такой цветик ищут, да найти не могут, а тут – вон сколько!

Немного шагов кровоточащими ногами по чистой тропе, и вдруг вздыбилась убитая земля, собралась в гнилой пень. Блеснули желтые глаза, взметнулись хватучие корни, раззявилось дупло пасти.

– Жрать! – пронесся тяжкий вздох. – Вот кого съем и костей не сплюну!

– Уйди с дороги! – Матвей саданул голой пяткой промеж алчных глаз.

Пень беззвучно развалился. Матвей шагнул пошире, стараясь не наступить в трухлявое нутро, где еще шевелились корни.

Это, что ли, обещанные страхи да ужасы? Уж если Вареньку пень прогнивший не напугал, то где ему на взрослого парня боязни нагнать… А так – дорога как дорога. Кого жадность не одолеет, с тропы не своротит, тому путь открыт.

Еще что-то впереди обозначилось. Издали не различить: зверь, человек или новый плотоядный пень. Матвей шага не замедлил, подошел вплотную. Прямо на моховой кочке, устроив ноги поперек тропы, сидел старик.

Когда мимо пролетала призрачная охота, Матвей ничего толком не успел рассмотреть, но по богатой польской одежде, по кривой сабле, по вислым усам признал старого князя. Да и кому еще тут быть?

– Ваше сиятельство, – вежливо произнес Матвей. – Дозвольте пройти.

– Молчи, раб, – безо всякого выражения проговорил князь.

– Вы бы, ваше сиятельство, не ругались. Крепость уж давненько отменили, рабов больше нет.

– Ты что взбредил?! – сонная одурь разом слетела с князя. Сабля с легким звоном, напоминавшим шорох разрыв-травы, покинула ножны. – Порублю мерзавца!

– Вы, ваше сиятельство, сабельку-то спрячьте, потому как вы хоть и князь, но мертвый, а я мужик бесштанный, но живой.

– Ты живой?.. – князь вдруг захохотал, запрокинув голову, так что видно стало горло, распоротое кабаньими клыками. – Да ты хоть знаешь, дурень, куда идешь? Жизни тебе осталось десять саженей. Думаешь, там тебе всякого добра отсыпят с лихвой? Как же, отсыпят, но не добра, а худа, мерою полною, угнетенною. Я туда прежде тебя ходил и все знаю. Все травки соблазнительные и сейчас мне не нужны, а тогда и подавно ненужными были. И деньги, и славу, и силу – все я в кулаке держал! Женщины всех сословий безо всякого Приворота за мной бегали. Князья Засекины от Рюрика род ведут!

– Зачем же было к Сбуденю идти? – тихо спросил Матвей.

– Затем, что сказали, будто не дойду к старому болвану, забоюсь и назад поворочу. А я ничего не боюсь, я дошел и знаешь что у идола спросил? Чтобы охота моя не кончалась и попался мне на травле вепрь, какого никто и никогда не видывал. Как загадал, так и вышло. Одного не рассчитал, что не я кабана, а он меня завалит. Но охота, гонка за неведомым зверем и после смерти не кончилась. Целый год мчусь неведомо куда, безо всякого результата. Только в эту ночь можно посидеть передохнуть, птичек послушать.

«Дались вам всем птички», – подумал Матвей, а вслух сказал:

– Я же не мешаю птичек слушать. Пропустите, и я уйду.

– Молчать! Розог захотел? На колени, холоп!

– В прошлом годе вы девушку пропустили.

– Пропустил… – Князь не то ощерился, не то залыбился плотоядно. – Подумалось мне тогда: вот прищучит Сбудень девку, она тут останется и будет у меня наложницей. Как же, дождешься от Сбуденя чего хорошего… Больше никого не пропущу. Я тут сижу одинешенек, а он пусть там сидит без новых жертв. Вздумаешь еще шаг сделать – в капусту изрублю.

– Наверное, вы правы, ваше сиятельство, – Матвей поклонился, – и людям не нужно ходить к мертвому богу. Но я иду не ради себя, поэтому мне надо пройти.

– Не пройдешь. Вон отсюда, дурак.

Упрашивать было бесполезно. Говорят, горбатого могила исправит, а перед самодуром и смерть бессильна.

Матвей резко шагнул вперед, вырвал саблю из холодной руки и зашвырнул ее в гущу цветущего папоротника.

– Ты что себе позволяешь, хам?! – Князь вскочил, готовый броситься на Матвея с голыми руками.

Матвей так удивился, что даже о вежливости позабыл.

– Ты, ваше сиятельство, совсем сдурел, со мной на кулачках биться? На Масленую мы с заречинскими стенка на стенку ходили, так я не из последних бойцов был. А тебе не мешало бы о кабане помнить. У тебя, небось, от первого же замаха распоротое брюхо рассадится, кишки наружу полезут. Иди лучше папоротникового цвета нарви: он тебе поможет саблю сыскать, а то я ее зафигачил уж и не знаю куда.

Повернулся спиной к сникнувшему князю и пошел по тропе, ни на полшага не отступив в сторону.