Малый дом в Оллингтоне. Том 1

В этот момент она была хороша. У нее были большие и светлые глаза и прекрасные плечи. Для художника она могла бы послужить превосходной моделью при изображении Юдифи, но я сомневаюсь, чтобы мужчина, посмотрев ей в лицо, мог подумать, что она будет превосходной женой.

– О Джон! При такой любви, как наша, неужели мы должны так встретиться! – сказала она, всплеснув руками.

– Не знаю, что вы хотите сказать, – возразил Имс.

– Если вы женитесь на Л.Д., то так и скажите мне сразу. Будьте же мужчиной, сэр, и признайтесь.

– Нет, – отвечал Имс. – Я не женюсь на той леди, на которую вы намекаете.

– Честное слово?

– Я бы не хотел, чтобы о ней говорили. Я не думаю жениться на ней, и, кажется, этого довольно.

– Неужели вы думаете, что я желаю говорить о ней? Какая мне надобность до Л.Д., если она и для вас не имеет никакого значения? Ах, Джонни, почему вы написали мне такое жестокое письмо?

При этом вопросе она склонилась на его плечо или, по крайней мере, сделала попытку склониться. Джонни Имс, за недостатком твердости духа, не оттолкнул ее, но опустил плечо свое так, что опора для нее была весьма непрочна, и Эмилия вынуждена была снова выпрямиться.

– Почему вы написали мне такое жестокое письмо? – повторила она.

– Потому, Эмилия, что я нашел это за лучшее. Скажите сами, что может сделать мужчина с годовым доходом в девяносто фунтов стерлингов?

– Ваша мать дает вам от себя двадцать фунтов.

– Ну, что же можно сделать и со ста десятью фунтами?

– Ваше жалованье с каждым годом будет увеличиваться пятью фунтами, – возразила Эмилия, имевшая, как видно, запас довольно верных сведений. – Мы можем жить здесь, вместе с мама, и вы только будете платить ей то, что вы платите теперь. Если вы искренни, Джонни, вам нет надобности думать так много о деньгах. Если бы вы любили меня так, как говорили мне…

Дальнейшие слова были прерваны слезами, и Эмилия снова склонилась на плечо Джонни. Что ему оставалось делать? Говоря по правде, его единственным желанием было убежать, а между тем его рука, вовсе не согласовавшаяся с его желаниями, обвилась вокруг талии Эмилии. В подобной борьбе, сколько преимуществ имеет женщина на своей стороне!

– О, Джонни! – сказала Эмилия, лишь только почувствовала прикосновение его руки. – Ах боже мой! Какие у вас хорошенькие часы! – И она вынула из его кармана эту игрушку. – Купили?

– Нет, мне подарили.

– Джон Имс, неужели вам подарила их Л.Д.?

– Нет, нет, нет, – сказал Джонни, притопнув ногой.

– Ах, извините, пожалуйста, – сказала Эмилия, пораженная на минуту его энергиичностью. – Может, вам подарила их мама?

– Нет, это подарок одного мужчины. Пожалуйста, теперь не напоминайте мне больше о часах.

– Ни о чем не буду напоминать вам, Джонни, если вы скажете, что любите меня по-прежнему. Быть может, мне не следовало бы просить вас об этом, оно и неприлично, но что же стану я делать, когда вы овладели моим сердцем?! Пойдемте наверх и вместе напьемся чаю.

Что оставалось делать Джонни? Он согласился идти наверх и пить вместе чай; ведя Эмилию под руку к двери, он наклонился к ней и поцеловал ее. О, Джонни Имс! Но что станете делать вы, когда в подобной борьбе на стороне женщины так много преимуществ?!

Глава XXX. «Разве это от него?»

Я уже сказал, что Кросби написал и опустил в почтовый ящик роковое письмо в Оллингтон, теперь мы последуем за этим письмом к месту его назначения. На другое утро после возвращения сквайра в свой дом мистрис Кромп, почтмейстерша в Оллингтоне, получила пакет, адресованный на ее имя. Мистрис Кромп вскрыла этот пакет и нашла в нем письмо на имя мистрис Дейл, с приложенной запиской, в которой просили немедленно передать письмо в собственные руки мистрис Дейл.

– Это от жениха мисс Лили, – сказала мистрис Кромп, взглянув на почерк. – Что-нибудь особенное, иначе к чему такие предосторожности.

Не теряя ни минуты времени, мистрис Кромп надела шляпку и поплелась в Малый дом.

– Я должна лично видеть хозяйку дома, – сказала мистрис Кромп.

– Мистрис Дейл была вызвана в прихожую и там получила пакет. Лили сидела в столовой и видела, как пришла почтмейстерша, видела также, что почтмейстерша принесла какое-то письмо. С минуту времени она полагала, что письмо это адресовано ей и что старушка сама принесла его, собственно, из радушия. Но, услышав, что в переднюю вызвали мать, а не ее, Лили тотчас же удалилась в свою комнату и затворила дверь. Сердце говорило ей, что тут скрывается что-нибудь недоброе. Лили старалась разгадать, в чем именно заключается это недоброе, и не могла. Она надеялась, что обыкновенный почтальон принесет письмо, которое давно ожидает. Белл еще не было внизу, и Лили стояла у чайного стола одна, чувствуя, что тут было что-то для нее такое, чего она должна страшиться. Ее мать не вошла сейчас же в столовую, напротив, промедлив две-три минуты, снова удалилась наверх. Лили, оставаясь в столовой, то подходила к столу, то садилась на одно из двух кресел, и таким образом прошло минут десять, когда Белл вошла в комнату.

– Разве мама еще не спускалась? – спросила Белл.