Мама

Хотела зайти в школу или в гороно, узнать, можно ли поступить на работу среди учебного года, а тут Димка простудился, закашлял — опять тревожно стало. Нет уж, подождем до будущей осени.

В день, когда обновили саночки и Димка сидел в них, раскинув руки, пополневший от шубы и меховой шапки с наушниками, Светлана встретила на улице Машу, с ко­торой подружилась в больнице год назад.

Обрадовались, поцеловались, стали жалеть, что до сих пор не удосужились побывать друг у друга.

Машина девочка выросла, стала хорошо говорить.

— Маша, какие вы обе совсем-совсем другие! Розо­вые, круглощекие!.. Помнишь Димку, Леночка?

Но Леночка, конечно, Димку не помнила, а и вспом­нила бы — не узнала.

— А старший твой? — спросила Светлана.— Ведь мальчик, кажется, у тебя?

— Шестой год пошел. Ничего, здоровенький. Только...

Светлана, вот ты педагог, скажи, как с этим бороться? Дерзкий он у меня стал, даже грубый.— Маша страдаль­чески сморщилась.— Светлана, представляешь себе, он даже ругается! Я думаю, от мальчишек во дворе... У нас в соседней квартире парень один живет, ну просто... от­вратительный! Не учится и не работает, кажется, нигде. И чем-то он привлекает к себе ребят, и больших, и таких вот несмышленышей, как мой Севка. Все у него на побе­гушках, все у него под началом. Грубый ужасно. С ма­терью как разговаривает! И ведь из интеллигентной се­мьи. И отец и мать очень хорошие люди. Мать в особен­ности милый и добрый человек. Только знаешь, Светлана, бывает, по-моему, вредная доброта, мягкотелая доброта, от которой другие люди хамеют! То есть те, на которых эта доброта распространяется! Ты не находишь, педа­гог?— Маша вдруг засмеялась.— Своего-то парня ты еще не избаловала?

— Да, кажется, еще нет,— ответила Светлана, погла­див Димку по голове, вернее, погладив его меховую ша­почку.— Вроде еще не охамел!

А все-таки задатки хамства в Димке есть — и даже давно уже проявлялись.

Летом еще — положишь ему в кроватку игрушки, а сама займешься чем-нибудь, и тут же, у тебя на глазах, сын одну за другой игрушки выбрасывает. Выбросил последнюю и ждет: ну-ка, мама, поднимай, кипяченой во­дицей вымой их все как следует, давай мне сюда, а я опять повыкидываю!

Пробовала убеждать — так не понимает еще. Помыла, обратно ему все отдала. Не успела оглянуться — загремела по полу погремушка, запрыгали резиновые куклы, розовые попугаи и зайцы — снова сидит Димка в опусто­шенной кроватке и ждет. Так нет же, не буду поднимать, не буду развращать ребенка, пускай без игрушек посидит, поскучает!

Не подняла. Пускай почувствует, сам виноват!

А Димке без игрушек скучно, сел посредине кровати и палец сосет. Мордочка сразу стала отупелая, глупая... Палец еще куда ни шло, а то загнет простынку и начинает

расковыривать ватные помпоны на шнурах, которыми простеган матрац, и вот эту серую, абсолютно не стериль­ную вату — в рот! Скучно же ему без игрушек!

Как говорит тетя Леля: «Что делать?»

Или еще хуже: схватил как-то за волосы маму свою родную. Волос у мамы много, очень соблазнительно в них вцепиться. Ухватился ручонкой и потянул небольно.

И ему и маме смешно.

— Посмотри, Костя, что он делает! Не нужно, Димок, нельзя маму за волосы драть! Давай поиграем лучше: «Ладушки, ладушки! Где были? У бабушки!»

Димка вежливо похлопал руками. Но ладушки — уже пройденный этап, ладушками нас не удивишь. А тут со­всем новое удовольствие. Изловчился и, когда не ждала, снова хвать за волосы!

— Ой, Димка! Стой, больно маме! Нельзя так делать, нехороший мальчик! Слышишь, нельзя!

А он смотрит смело, вызывающе и опять ручонкой тя­нется к волосам. Что делать? Отвлечь внимание? Посади­ла в кроватку, дала кубики, построили башню, развалили башню, позвенели попугаем — будто и отвлеклись.

Через полчаса стала кормить, Димка снова оказался у мамы на коленях и вдруг вспомнил. Появилось у него в глазах что-то агрессивное, нацелился ручонкой — вовре­мя удержала.

Игрушки из кровати теперь уже не выбрасывает, раз­ве когда расшалится или оставишь одного в комнате. Что касается маминых волос... сколько с тех пор време­ни прошло? Несколько месяцев! А ведь нет-нет да и вспомнит.

У Тони Бобровой на все такие случаи один рецепт:

— А вот я тебя сейчас ремнем по попе!

Одно из первых слов, которые стал повторять Борька, кажется, еще раньше, чем «мама» и «папа»,— на иност­ранный манер выговариваемое слово «по-попэ».

— Тоня, ты его действительно ремнем бьешь или только грозишься?

До ремня дело не доходило, и слова: «Ешь, а то с ремнем!» — имели значение какой-то мистической, непо­нятной угрозы. А вот рука Тонина довольно часто прихо­дила в соприкосновение с Борькиной «попой».

«Мама попу бобо» — это была первая фраза, услы­шанная Светланой от Бори.

Еще с чем очень трудно бороться — это с детской жадностью. Между прочим, детскую жадность обычно подогревают взрослые — бабушки, мамы, няни.

«Ешь, Боря, кашку, а то мама съест!»

«Димочка, не бери совок, это наш совок!»

«Леночка, не трогай Митины санки!»

«Коля, зачем лопатку бросил, ее ребята возьмут!»

Димка привык летом играть с Верочкой ее игрушка­ми и своими, не разделяя: твое — мое.