Мама

— Ленька? — Несколько мгновений раздумья.— Ну, Ригалета (Светлану так и передернуло), Новиков.

— Вот так и говорите.

— Ну, сидел я у Леньки, а потом пришли Колька, Юрка...

— Шурыгин, я вам еще раз повторяю: называйте всех по фамилиям, вы не у себя дома. Вы что же, к Новикову в гости пришли? Матери его не было?

— Не было. Да мы не в гости. Мы хотели на танцы идти. Ну, захватили с собой пол-литра. Сашка говорит: «Давайте за бабами зайдем, а потом...»

Судья опять перебивает:

— «За бабами»? Как вы говорите!

— А как же?

— Вы говорите про женщин, девушек?

— Да какие же они женщины? Бабы и есть.

Ропот негодования пробежал по залу.

— Тише, граждане!

Свидетель откашлялся.

— Ну так вот. Собрались уже идти. А тут Севка при­бежал и Леньке что-то стал говорить...

— Какой Севка?

— Да не знаю я его фамилии. Севка, пацан этот ма­ленький, который сказал, что Володьку застукали.

Маша вдруг заплакала где-то в заднем ряду. И опять:

— Тише, граждане!

Замолчала Маша.

Много есть в русском языке ласковых уменьшитель­ных имен. И даже так называемые «уничижительные». «Севка», «Сашка» — ласково звучат в устах матери или отца: «тон делает музыку». В устах этого косноязычного парня те же имена звучали как блатной жаргон, как ру­гательства.

— Ленька с Севкой на лестницу вышли, а там Жи­ган...

— Кто?

— Ну, Жиган, дядя Вася.

Он не ломается, не форсит, просто он не умеет гово­рить иначе.

— Фамилию говорите.

— Да вот,— жест в сторону подсудимых.— Ну, Жи­гулев. А мы пошли на танцы.

Сел наконец свидетель Шурыгин, тоже в первом ряду. Ничего в нем нет особенного. Лицо миловидное, даже смазливенькое. Сколько ему?.. Лет восемнадцать — чуть постарше десятиклассника. Свежая, хорошо отглаженная рубашка. Пальто не новое, не дорогое, но чистое. Чуть обтрепался правый рукав — подштопано. И около карма­на тоже. Аккуратно так, почти незаметно. Женской ру­кой. Кто эта женщина? Мать? Старшая сестра? Их-то он женщинами называет или как?

Светлана оглянулась. Костя делает какие-то знаки. Ага! Место около него освободилось. Пересела. Отсюда виден весь зал. Костя шепчет:

— Слушай, здесь Ирина Петровна твоя и директор!

— Какой директор?

— Ну, из той, прежней твоей школы.

Да, вон они сидят в третьем ряду. Евгений Федорович как раз повернул голову, встретился глазами, поклонил­ся чуть заметно. Лицо расстроенное. Вздохнул. Бровью повел — тяжелое, мол, зрелище!

Он-то понятно почему тут — учился в его школе Но­виков. А Ирина Петровна? Ведь она завуч в младших классах.

Директор сидит справа от нее, а слева — незнакомый брюнет с проседью в волосах. Добротное пальто на­распашку, лицо сухое, тонкое, очень сдержанное, очень бледное. Трагическая складка около губ.

На похоронах всегда можно узнать, кто пришел про­сто из добрых чувств к покойному или его близким и для кого эта смерть — незаживающая рана. На суде — тоже.

Раньше еще, чем Светлана могла уловить мимолет­ные взгляды или промелькнувшее вдруг сходство, она поняла: отец Леонида.

Но почему Ирина Петровна так ласково и участливо кладет руку на его плечо? Они разглядывают какие-то бумаги. Потом Ирина Петровна встает и подходит к ад­вокату с бумагами в руках. Возвращается на свое место. Адвокат просит слова. Просит суд рассмотреть ха­рактеристику из школы.

Судьи рассматривают бумаги.

Что ж, видимо, очень хорошая характеристика и, ви­димо, директор школы испытывает некоторую нелов­кость, когда ее читают.

Где-то в извилинах памяти вдруг всплывает что-то похожее.

Весенний солнечный день. Экзамены в школе. Дирек­тор — в дверях своего кабинета. Ирина Петровна, поймав его на ходу (звонок уже заливается, нужно в класс!), с неожиданной горячностью просит о чем-то... На лице у Евгения Федоровича такое же вот выражение неловко­сти и чуточку брезгливой жалости.

Убедила она его: «Хорошо, хорошо, я поговорю с Пет­ром Ильичом» (это физик был очень строгий в старших классах).

Еще вспомнился залитый солнцем школьный двор и белозубый девятиклассник, кричавший: «Ригалете-то что! Ему всюду зеленая улица! За хвостик тетенькин дер­жался!»

— Позовите свидетельницу Новикову-мать.

Что-то почти беззвучное пробежало по комнате. Буд­то вздох.

Ирина Петровна опять с родственным участием дотро­нулась до плеча своего соседа.

Кто она ему? Сестра?.. Да, есть какое-то сходство, по­жалуй. И даже большое сходство — в линии лба, подбо­родка... Так, значит, Леониду именно она — тетенька?

Вошла Новикова-мать. В зале стало так тихо, будто совсем пустой зал. Войдя, она смотрела только на сына и, кажется, хотела броситься к нему. Стоявший рядом милиционер сделал предостерегающее движение. Тогда встал отец Леонида, твердо и бережно взял ее под локоть и показал, куда нужно идти.

По сравнению с мужем, бывшим мужем своим, она старая-старая.

У сына дрогнуло что-то в лице, он отвел глаза и боль­ше уже не смотрел на мать.

Она даже плохо понимала, о чем ее спрашивают.

— Уверяю вас, это ошибка! Это какое-то ужасное не­доразумение!

— Скажите, ваш сын был откровенен с вами?

— Ну конечно же! Я всегда знала, что волнует его, что тревожит!

— А... его друзья или его знакомые, они часто соби­рались у вас?