Мама, мама

Самым отвратительным было то, что Уилл не мог выдать только одну легенду и на этом закончить. Каждая ложь требовала еще одной – так же, как в случае с органами опеки. Только этот обман был хуже. Это было лжесвидетельство: одно из словарных слов за прошлый месяц. На карточках для запоминания, которые он изучал, это слово было проиллюстрировано потеющим мультяшным человечком с рукой, лежащей на стопке Библий.

Снова и снова Уилл повторял свою ложную клятву: «Нет, я не видел, как Роуз вошла, я только видел, как она уходила». «Может быть, она пробыла там секунд тридцать?» «Да, вы правы. Тридцать секунд – это действительно долго. Может быть, мне просто показалось, что это было так долго, потому что я был удивлен, увидев ее». Чушь за чушью, в духе русской матрешки – и Доннели, казалось, хотел «взломать» каждое предложение и внимательно рассмотреть его изнутри.

– Роуз выглядела пострадавшей? – спросил детектив. Уилл отрицательно покачал головой, что было неправильной ложью (если, конечно, ложь может быть еще более неправильной, чем она есть), потому что она неизбежно привела к следующему вопросу Доннели:

– Тогда почему, если она не выглядела пострадавшей, вы подумали, что она в опасности или ее к чему-то принуждают?

– Ох. – Уилл запаниковал, а затем, пытаясь скрыть свой страх, сыграл роль высокомерного всезнайки. – Все дело в слове. Когда я слышу «пострадавший», мне на ум приходит кто-то раненый, испуганный или убитый горем. Роуз такой не выглядела. Она выглядела скорее…

– Непохожей на саму себя, – нашлась Джозефина.

– В каком смысле? – Ручка Доннели застыла над блокнотом. Это нервировало Уилла, наблюдавшего, как его ложь мгновенно обретает неизменность. Джозефина пришла ему на помощь:

– Просто Уилл был поражен ее видом. Это был всего лишь макияж, Уилл. Тяжелый макияж. И новый цвет волос. Более темный.

Уилл кивнул. В животе у него громко заурчало.

– А почему никто из вас не попытался последовать за Роуз?

Мамихлапинатапай. Существительное. Означает молчаливый, но многозначительный взгляд между двумя людьми, которые хотят что-то начать, но ни один не желает быть первым.

– Она убежала, – наконец сказал Уилл. – Когда мы выбежали на крыльцо, ее уже не было. Должно быть, Дэмиен ждал ее в машине.

– Вы запомнили номер машины?

– Мы не видели машину, – пробормотал Уилл. – Мы просто предположили.

– Как я уже говорила, возможно, мы просто зря паникуем, – сказала Джозефина. – Если бы она действительно была в опасности… Если бы Дэмиен принуждал ее к чему-то, она могла позвать нас. Мы были прямо там. Она знала, что мы ее видели. Она не могла не знать, что мы можем ей помочь.

Доннели почесал щеку колпачком, надетым на ручку. Его темные глаза были серьезными, как у священника.

– Ну а этот парень, Дэмиен. Вы уверены, что она сбежала именно с ним? Ваша вторая дочь, похоже, считает, что, перед тем, как исчезнуть, Роуз рассталась со своим университетским преподавателем.

На лице Джозефины появилось неодобрительное выражение.

– Я этого не знала.

– Человек, звонивший вам в прошлом году, – это точно был Дэмиен Кох?

– Так он мне представился, – вновь сказала Джозефина.

– И вы уверены, что видели именно Роуз в тот вечер, когда ваша вторая дочь напала на вашего сына? Уверены на сто процентов?

– Да, – подтвердила Джозефина. – Роуз не причиняла Уиллу вреда. Это сделала Вайолет. Но Роуз была там.

– На ней было ее белое пальто, – неожиданно добавил Уилл.

– Хммм, – отозвался Доннели. – Это было то же самое пальто, в котором ее видели в прошлом году? То, что было на записи с камер видеонаблюдения на вокзале?

– Да, то самое, – сказала Джозефина, и ее глаза наполнились слезами. – Пожалуй, это единственное, что осталось в ней прежним.

По дороге домой, в машине, у Уилла случился припадок. Все это было слишком – все эти выдумки. История набрала скорость, и к тому времени, когда Уилл отошел от всей этой лжи, он чувствовал себя так же, как чувствовал себя, сойдя с ржавой карусели в Липпман-парке: его уже не кружило, но его мозг еще не успел это осознать. Он ощущал дурноту во всем теле, до кончиков пальцев ног. Он свернулся на заднем сиденье в позе угнетенного эмбриона и провалился в густой липкий сон.

Когда Уилл проснулся, каждая мышца его тела болела. Мать дергала его за запястье.

– Вылезай, – сказала она. Это был не крик, это было хуже. Это была ледяная, чрезмерно отчетливая команда – как те, которые она отдавала автоматическим телефонным системам. Выбираясь из машины в гараж, Уилл подавил свои человеческие позывы (ни зевка, ни стона). – Вот умница, – сказала она, смягчившись и потрепав его по стриженным под горшок волосам. Это был жест хозяина питомца. Позитивное подкрепление. – Ты хорошо там держался. С небольшими исключениями. Будь моя воля, я бы не заставляла тебя проходить через все это. Но мы должны были. Если бы мы не поехали, это выглядело бы подозрительно. Вини в этом своего гребаного отца и его чертов звонок.