Манас великодушный

Едва замолк последний звук заклинания, как подула буря, выпал снег, деревья оделись в иней, замерзла река в ханском саду, и обезумевшие и дрожащие от холода люди, ничего не понимая, выбежали из дворца. Какой-то камень, залетев в окно, упал к ногам Азиз-хана, и то была окоченевшая птица. У самого Азиз-хана желтое лицо посинело, кожа сделалась гусиной. Он взмолился, стуча старыми зубами:

— Во имя самого Будды, верни скорей лето!

Алмамбет произнес заклинание, и сразу расцвели деревья, реки шумно освободились от ледяных оков, камень, упавший к ногам Азиз-хана, вспорхнул легкой птицей и улетел в открытое окно. Люди, все еще не понимая, что случилось, вернулись во дворец, а хан Азиз, с трудом придя в себя, сказал:

— Бери, Алмамбет, поводья власти в свои руки, избавь меня от забот, но, во имя Будды, прошу тебя: спрячь подальше этот проклятый камень!

Алмамбет упал к ногам Азиз-хана, и тот успокоился, повеселел, поднял сына и ласково молвил:

— Пойдемте, хан Алмамбет, в чинаровый сад.

Отец и сын вступили в сад, прошли мимо материнской чинары, выросшей над обрывом, спустились к реке, перебрались через нее по яшмовому^[5] мосту и увидели железные ворота, охраняемые стражей. За воротами оказались двери из нефрита^[6], усыпанные жемчугами. Двери раскрылись, и взорам предстал другой сад, еще более прекрасный. Посреди сада соединили прохладные листья восемь чинар, образовав шатер, а внизу, между стволами, ослепительно сияли кусочки золота, и Алмамбет решил, что это солнце, просеянное сквозь решето листвы. Но когда Алмамбет вступил в этот древесный шатер, он понял, что сияло не солнце, а настоящее золото: на златотканом ковре стоял золотой престол. Таинственные узоры, подобные буквенной вязи, покрывали престол: реки, леса, горные вершины были начертаны на его спинке, павлиньи хвосты переливались всеми цветами на его подлокотниках, яхонты^[7], выложенные в виде плодов, горели на сиденье.

— Садись на престол своих отцов, мой Алмамбет, — сказал Азиз-хан, и голос его был подобен волне, разбившейся о скалу. — Садись, а мне пора на покой.

И вот шестилетний Алмамбет стал ханом одной из сорока держав Китая. Прежде всего повелел он собрать всех пленных и снять с них одежду рабов. Затем повелел он разделить ханское поле на столько частей, сколько жителей было в ханстве. Затем повелел он раскрыть лицо земли и щедро посеять семена. Затем повелел он всю воду из ханских водоемов отвести на засеянные поля, прорыв для этого каналы. И когда семена взошли обильно и хлеба родилось так много, что люди уставали на молотьбе, тогда народ благословил имя Алмамбета:

— Под крылом Алмамбета каждый будничный день превратился в праздник!

Алмамбет утвердил в стране законы строгие, но справедливые. И люди радовались, ибо самые строгие законы лучше беззакония. Главным блюстителем законов и управителем своих земель Алмамбет назначил Маджика. Киргиз-табунщик был умен и деятелен. Он, оказывается, знал дело земли, и земля неустанно рождала хлеб.

Однажды Маджик пришел к Алмамбету и сказал:

— Позволь мне опять сделаться табунщиком. У меня не хватает ума, чтоб управлять землями целого ханства и блюсти законы.

Просьба Маджика удивила Алмамбета. Он заставил управителя излить горечь своего сердца, и вот что поведал ему Маджик:

— Пришли ко мне два владельца земли: один из племени солонов, другой из племени шибе. Солон говорит мне: «Этот шибе завладел садом, который принадлежит мне. Прочти, господин управитель земель, эту бумагу, и ты увидишь, что я прав». А шибе говорит: «Проклятый солон лжет: сад принадлежит мне. Вот в этой бумаге написана правда!» И оба суют мне свои бумаги, а я гляжу на буквы и ничего не могу им сказать: нельзя же мне им признаться, что я не разумею китайской грамоты!

— Покажи мне эти бумаги, — сказал Алмамбет.

Маджик развернул два свитка, по которым сверху вниз пятью рядами сбегали буквы. И на одной и на другой бумаге Алмамбет узнавал одинаковые изображения деревьев, оград, холмов, плодов. Долго всматривался он в бумаги и наконец сказал:

— В этих бумагах нет никакой нужды. Рассуди спорящих по разуму своего сердца.

Маджик повеселел и поспешил к солону и шибе, ожидавшим решения, а Алмамбет, тяжело вздохнув, направился к покоям своего отца.

То был день, когда Азиз-хан вернулся после счастливой охоты. Довольный и улыбающийся, сидел он на шкурах кабанов и лисиц. Алмамбет вошел к нему и сказал:

— Я в обиде на вас, хан-отец. Вы отдали меня в школу Главного Чародея, а не позаботились о том, чтобы обучить меня грамоте.

Азиз-хан, которого первые слова Алмамбета смутили, засмеялся, узнав о его желании обучиться грамоте.

— Сейчас я напишу письмо Эсену, и он пришлет учителя. Ты прав, сын мой: хан должен понимать знаки.

Азиз-хан приказал подать себе волосяную кисть, бутылочку черной туши и лист гладкой бумаги и, взяв кисть и намочив ее острие, написал Эсену в Железную Столицу такое письмо: