Мандарины

Сначала мне захотелось рассмеяться: Мария сбежала из сумасшедшего дома, это должно было броситься мне в глаза, как только она открыла рот. Но потом моя слепота ужаснула меня. До чего же я уязвима, если увидела в этой фантазерке соперницу! А через два дня я уеду, оставив Льюиса своре женщин, которым позволено его любить. Эта мысль была мне нестерпима.

— Я десять лет его не видела, — повелительным тоном обратилась ко мне Мария. — Отдайте мне его на эту ночь и можете располагать им всю оставшуюся жизнь. Разве это не справедливо?

Я не ответила, и она повернулась к Льюису:

— Если я уйду отсюда, то никогда не вернусь, а если уйду завтра, то выйду замуж за другого.

— Но Анна здесь у себя дома, — возразил Льюис. — Мы женаты.

— Ах! — Лицо Марии застыло. — Извините меня. Я не знала. — Она схватила бутылку кьянти и жадно стала пить из горлышка. — Дайте мне бритву.

Мы обменялись с Льюисом беспокойным взглядом, и Льюис сказал:

— У меня нет бритвы.

— Как же так! — Она встала и шагнула к раковине. — Это лезвие мне вполне подойдет. Вы позволите? — с насмешливым видом спросила меня она, усаживаясь и широко раздвинув колени; с исступленным старанием она принялась брить ноги. — Так будет лучше, гораздо лучше. — Она снова поднялась и, встав перед зеркалом, одну за другой побрила себе подмышки. — Теперь совсем другое дело, — заявила она, потягиваясь перед зеркалом со сладострастной улыбкой. — Так вот! Завтра я выйду замуж за доктора. Почему бы мне не выйти замуж за негра, если я работаю как негр?

— Мария, уже поздно, — сказал Льюис. — Я отведу вас в гостиницу, где вы спокойно сможете отдохнуть.

— Я не хочу отдыхать. — Она сердито смотрела на него. — Зачем вы настаивали, чтобы я вошла? Я не люблю, когда надо мной насмехаются. — Ее кулак взметнулся, остановившись у самого лица Льюиса. — Это самая гнусная штука, какую со мной сыграли в этой жизни. Как подумаю обо всем, что я из-за вас вынесла, — добавила она, показывая на свои синяки.

— Пошли, уже поздно, — спокойно повторил Льюис. Взгляд Марии остановился на раковине.

— Хорошо. Я пойду. Но сначала согрейте воды, я помою посуду, терпеть не могу грязи.

— Горячая вода есть, — покорно сказал Льюис.

Схватив чайник, Мария с безмолвной торопливостью принялась мыть посуду; закончив, она вытерла руки о халат.

— Все в порядке. Я оставляю вас с вашей женой.

— Я провожу вас, — сказал Льюис. Он незаметно подал мне знак, в то время как она, не взглянув на меня, направилась к двери.

Накрыв на стол, я закурила сигарету. Теперь уже никаких отсрочек, с минуты на минуту Льюис вернется и я поговорю с ним. Однако слова, которые я пережевывала с самого утра, показались мне вдруг лишенными всякого смысла. Между тем Робер, Надин, моя работа, Париж — все это было правдой и одного дня недостаточно, чтобы она превратилась в обман.

Льюис прошел в кухню и тщательно запер дверь.

— Я посадил ее в такси, — объяснил он. — Она мне сказала: «В конце концов, самое лучшее для меня — вернуться спать к чокнутым». Она сбежала после обеда и явилась прямо сюда.

— Я не сразу поняла.

— Я это заметил. Она там уже четыре года. В прошлом году она написала мне, попросив мою книгу, и я послал ей ее с маленькой записочкой. Я едва знал ее. — Он с улыбкой оглянулся вокруг: — С тех пор, как я живу здесь, творятся странные вещи. Такое уж место. Оно притягивает кошек, сумасшедших, наркоманов. — Он обнял меня. — И блаженных.

Он поставил пластинки на проигрыватель и вернулся к столу; оставалось немного кьянти, и я разлила его по стаканам; ирландская баллада крутилась на проигрывателе, а мы тем временем молча ели бок о бок; под мексиканским покрывалом нас ожидала постель; казалось, это был обычный вечер, за которым последует тысяча точно таких же вечеров. Льюис выразил мою мысль вслух:

— Можно подумать, что я не солгал Марии. — Он остановил на мне вопросительный взгляд: «Кто знает?» Я-то знала, и отвернулась; я уже не могла отступать и прошептала:

— Льюис, я мало рассказывала вам о себе, мне надо объяснить вам...

— Да? — В его глазах сквозил страх, и я подумала: «Все кончено!» В последний раз окинула я взглядом печку, стены, окно, всю окружающую обстановку, где через минуту стану непрошеной гостьей, чужой. И наугад, вперемешку стала бросать фразы. Однажды в горах я ехала вдоль оползня, я готовилась умереть и не ощущала ничего, кроме безразличия; в эту минуту я узнавала в себе тогдашнее смирение. Мне только хотелось иметь возможность закрыть глаза.

— Я не понял, что этот брак все еще имеет для вас такое значение, — сказал Льюис.

— Имеет.

Он долго молчал, и я прошептала:

— Вы меня понимаете? Он обнял меня за плечи.

— Вы стали мне еще дороже, чем до этого разговора. С каждым днем вы все дороже и дороже для меня. — Я прислонилась щекой к его щеке, и слова, которые я отказывалась говорить ему, теснились в моем сердце.

— Вам надо поспать, — сказал он наконец. — Я слегка наведу порядок и приду к вам.