Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

Слово «сентябрь» в первом трехстишии ясно указывает на отсутствие весны. Весна — понятая в апокалиптически-аллегорическом смысле — была центральной темой у символистов, как можно видеть по строкам Белого: «священной весны / все задумчиво грустные дети»[291] — или Мережковского: «Дерзновенны наши речи, / Но на смерть осуждены / Слишком ранние предтечи / Слишком медленной весны». Последняя цитата взята из «Детей ночи» (1896), известного стихотворения, которое, вероятно, оказало влияние на формирование «Шагов Командора»[292]. В стихах Блока упоминания желанной весны встречаются повсюду.

Кроме того, в стихотворении «Пусть в душной комнате…» само использование слова «душный» намекает на тоску больного по весне. Как отмечалось выше, вата и склянки с серной кислотой ставились между двойных рам, чтобы зимой не замерзали стекла. Тот факт, что вата серая, говорит о том, что зима уже длится долго[293]. Таким образом, в этом стихотворении дублируется ситуация из фетовского «Больного» (1855), написанного тем же шестистопным ямбом и тоже построенного на описании от третьего лица.

Просиживая дни, он думал все одно:
«Я знаю, небеса весны меня излечут…»
И ждал он: скоро ли весна пахнёт в окно <…>?[294]

Мандельштам позднее писал, что Блок начал с «прямой, почти ученической зависимости от Владимира Соловьева и Фета» (СС, II, 273), и характерно, что на написанном им составном портрете блоковского лирического героя, возможно, оставил свой след фетовский больной.

В то же время «сентябрь» отсылает нас к символистской системе знаков зодиака. До революции, по юлианскому календарю, доминирование Весов начиналось 11 сентября[295]. Главный символистский литературный журнал назывался «Весы». С самого начала это название должно было интерпретироваться как отсылка к знаку зодиака, поскольку издательство символистов уже носило название «Скорпион». Ряд осенних символистских знаков также имплицитно включает в себя (уж точно для младших символистов) Деву, в данном случае понятую как Вечная Женственность, — знак, еще доминирующий в первой декаде сентября. Блок позднее даст название «Под знаком Девы» циклу старых стихотворений из «эпохи закатов», который был впервые опубликован (в «Русской мысли») только в 1914 г. Это заглавие подчеркивало его дистанцированность от того, прежнего настроения. Сентябрь, месяц Девы и Весов, — время юношеской витальности и радужных надежд символистов[296].

Итак, в первом трехстишии изображаются ложные надежды и ошибочные знаки, обманывающие символистов-детей (форма множественного числа указывает на них как на группу), заставляющие их ждать весны в сентябре: «игра <…> пророческой казалась». Во втором трехстишии изображен ход «гигантских шагов». Этот ход вверх-вниз по идеальному кругу соединяет в себе два типа движения, которые использует Мандельштам в сонетах 1912 г. В «Шарманке» творчество символистов (а точнее, Блока) предстает как старая сентиментальная песня, которая идет и идет по кругу и так никуда и не приходит[297], а в «Паденье…» активизируется многократность падения. Символистские попытки летать, фактически основанные на пустоте, неизбежно кончаются падением[298]. Не только «гигантские шаги» — визуальная репрезентация этого порочного круга, состоящего из попыток полета и неизбежных падений; узнаваемое, если и не вполне справедливое обобщение творчества младших символистов, — но и сам этот полет оказывается вымыслом, детской фантазией[299].

Заключительную строку «Живая карусель без музыки вращалась!» можно трактовать как своеобразный гвоздь в крышку гроба блоковского мировоззрения. В центре последнего, как позднее заявил Мандельштам, музыка в конце концов заняла место коперниковского солнца (СС, II, 275)[300]. В стихотворении «Пусть в душной комнате…» Мандельштам отказывает Блоку в реальности этого центра, вокруг которого вращается его поэтический мир. Более того, карусель вызывает в памяти строки из «Ее песен» (1907) — одного из стихотворений «Снежной маски»: «На воздушной карусели / Закружу». Начинаются же «Ее песни» так: «Не в земной темнице душной / Я гублю» (II, 251). «Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты…» — словно категоричное заявление: вовсе нет — умирать тебе не распятым на снежном костре, а запертым в душной комнате.