Мангыстауский фронт

Халелбек не любил шумных застолий. Даже не то чтобы не любил старался избегать. И если уж приходилось сидеть в компании, то держался в стороне, незаметно и тихо. И не потому, что был сухарь или черствый человек, а больше из-за того, что все это сидение за столом как-то уже мало интересовало его. Он наперед представлял, как все будет… Кто-то напьется, и придется его вытаскивать на воздух и отхаживать; какая-то семейная пара поссорится, и сначала на них не будут обращать внимания, но жена или муж, в зависимости от того, у кого меньше выдержки, начнут прилюдно обвинять друг друга, и те, кто случится при этом, почувствуют жгучий стыд, словно их заставили подглядывать в замочную скважину; третьи весь вечер станут толковать о работе, вспоминая новые и новые случаи, из которых с неумолимой ясностью вытекает, что если бы не они — настоящие трудяги, то производство давно бы остановилось, потому что другие поплевывают в потолок; четвертые, основательно налившись вином и обведя присутствующих туманным взором, вдруг припомнят настоящую или мнимую обиду, мрачно загудят себе под нос и, притиснув первого попавшегося гостя, начнут жаловаться или выяснять отношения…

Конечно, за столом будут и те, кто любит праздники и умеет веселиться от души, но Халелбек, как ни старался ради жены — Жансулу, в отличие от него, была человек компанейский, любила ходить по гостям, сама с удовольствием принимала друзей у себя, заставляя стол снедью и напитками, — не мог переломить себя, и вечеринки тяготили его…

Было и еще одно, о чем Халелбек не любил вспоминать, а застолье напоминало: одно время он сильно пил. Вернувшись в Кульсары после фронта, Халелбек не мог из-за ранения приняться за прежнюю работу на буровой и пока устроился слесарем в механические мастерские. Он исполнял свое дело аккуратно и строго, надеясь, что здоровье поправится и в его жизни произойдет перемена, но время шло, рана ныла и ныла, и он по-прежнему занимался тем, к чему не лежала душа. Радость ожидания настоящей работы постепенно угасала, зато накапливалось глухое раздражение, смутное чувство, что он живет не так, как хотел и как думалось на фронте. Халелбек и сам бы, пожалуй, не мог объяснить, собственно, на что он рассчитывал, но беспокойные мысли о другой, пусть трудной, но радостной и красивой жизни бередили душу. Однажды он зашел в пивную. Там был свой лихой и яркий мир. За столиками, залитыми пивом, сидели знакомые и незнакомые люди, и среди них такие же фронтовики, как Халелбек, которые с ходу приняли его в компанию, и вскоре он почувствовал себя с ними свободно и просто, словно знал их много лет. Забывалась душевная смута и неустроенность, куда-то уходило напряжение, оставалось только чувство, что он свой среди своих. Здесь все равны, по-братски, как на фронте, делятся последней папиросой и копейкой, и рядом с тобой — вот сейчас ты его можешь стукнуть по плечу — черноволосый капитан, с которым, оказывается, воевал на одном участке фронта, а с другой — угрюмоватый сапер без руки. Тоже надежный кореш… Да и о чем грустить-печалиться? Разве не вернулся живым из пекла? Разве не свободен как птица? И разве не рядом друзья-фронтовики, которые понимают тебя с полуслова, полувзгляда? Так живи, пока живется…

Дни шли за днями, похмельные, путавшиеся друг с другом, как свалявшаяся овечья шерсть. Халелбек все реже и реже думал о буровой, о перемене в судьбе и уже нетерпеливо ждал часа, когда уйдет из мастерской, переоденется, пробежит улицей, не замечая ее, и рывком откроет дверь в пивную, за которой шла своя жизнь, все глубже затягивавшая его. У окна было облюбованное законное место, и Халелбек садился прочно, кося глазом, ждал, когда разольют, а чаще, чтобы не обделили, сам брал бутылку, наливал всклянь; захватывал стакан твердой, широкой ладонью и пил торопливо, жадно; пьянел быстро, радуясь этому…

Так и катилась жизнь, легкая как пивная пена, до тех самых пор, пока не послали его вместе с бригадой в подшефный колхоз «Майдан» пробурить артезианскую скважину. Работа была срочная, нужная — колхоз осваивал новые пастбища, а воды не было. Халелбек работал усердно, испытывая полузабытую радость, что его труд оживляет землю, обращая омертвевший грунт в источник жизни. Он глядел на весеннюю степь сияющими горячими глазами, ощущая, как пот на рубахе высыхает под ветром и вновь выступает. Он не чувствовал усталости от работы и, если бы не ночь, вовсе бы не уходил со скважины. Никто не мог угнаться за ним, и напарники ворчали: «Рвет, дьявол! Прямо двужильный! Загонял всех!»

Халелбек не понимал их досады, думая про себя: разве от счастья можно утомиться?..

Как-то вечером, возвращаясь с работы, он увидел девушку. Она шла и что-то напевала, словно птица, выпорхнувшая из густой зеленой травы. Жансулу только-только исполнилось семнадцать, и она во все глаза смотрела на мир и на широкоплечего рабочего, который за аулом управляет чудесной машиной: она даст земле воду. Конечно, у них есть джигиты красивее, чем этот приезжий, но разве умеют они заставить работать такую громадину?