Мангыстауский фронт

Он не знал, что ответить. Конечно, он мало бывает дома. И с детьми видится редко. Но ведь это — Узек! Пройдет какой-нибудь год — и все устроится, наладится. Узек! Это же месторождение, о котором настоящий бурильщик мечтает всю жизнь — да не каждому выпадает разбурить его. И разве хотя бы из-за этого не стоит здесь жить, работать, не жалея себя? «Как же объяснить ей это? Какие найти слова?» Но ничего путного, как нарочно, в голову не приходило.

— Знаешь что, — наконец проговорил Халелбек, как мог нежно. — Помнишь, ты как-то хотела поехать на Черное море в отпуск? Куда-нибудь в Гагры или Сочи…

Он притянул ее к себе.

— Давай съездим. Вот только немного полегче станет — возьму отпуск. Отдохнем. Покупаемся. А?

Халелбек обнимал ее. Она чувствовала его тепло, и ей не хотелось говорить: только бы он был рядом…

Жалел и не подозревал о той бурной деятельности, которую развил отец, узнав о Тане. И тут у Бестибая были основания не говорить сыну о сватовстве. Старик помнил первую встречу с Сары и то явное недоброжелательство, если не враждебность, которые вдруг проскользнули у Жалела по отношению к будущему тестю.

«Пусть он ничего пока не знает!» — решил старик и ни намеком, ни словом не обмолвился о своих переговорах с Сары. И старухе, и особенно болтливой Жансулу строго наказал ничего не говорить Жалелу. Он вспыльчив и может испортить все дело в самом начале.

Жансулу все же не выдержала.

— Ходят слухи в Узеке, — вроде шутливо заметила она, выбрав подходящий момент. — что вы собрались жениться?

Но Жалел только рассмеялся в ответ:

— Пока не сдадим Узек промысловикам — о женитьбе и не думаю!

Жансулу поддакнула, а сама подумала: «Ох уж эти мне ученые кайны… Все о работе да о работе. Можно подумать, что сливки пьет, а губ и не забелит…»

Но Жалел и впрямь не помышлял о женитьбе. Больше того, между Таной и им был какой-то холодок, отделивший их друг от друга.

Виделись они урывками, большей частью на людях; но даже в те немногие минуты, когда оставались вдвоем, Жалел чувствовал себя несвободно. В нем как бы жило два человека. Один твердил, убеждал: «Торопись! Уйдет мгновение и никогда уже не воротится. Будешь жалеть о нем, вспоминать…» А другой, чистый и строгий, останавливал: «Взгляни на нее. Как она тиха, прекрасна, задумчива. Она вся как хрупкий сосуд. Его можно сохранить, только не прикасаясь к нему…»

Жалел отводил одурманенные глаза, и уже не Тана, а казахская девушка Катя-Ботагоз, нарисованная гениальной рукой Шевченко, сидела с ним рядом. Тот же необыкновенный взгляд. Тонкая рука, губы, хранящие тайну… Девушка как бы ожила, сошла с портрета через много-много лет и вот доверчиво смотрит на него. Так разве это возможно?! Словом, жестом, прикосновением разрушить все? Не сберечь в себе прекрасное мгновенье?

Но другой человек, сидевший в нем, говорил: «А как же тот вечер у Алексеенко, когда ты танцевал и чувствовал такую слитность, такую необычайную близость? Было это или приснилось? И как просто, естественно держалась тогда сама Тана, как сияли ее глаза… Разве не помнишь?»

Жалел, встречаясь с девушкой, держался натянуто, говорил о пустяках, мучился, прятал глаза, и только когда Тана уходила и окончательно побеждал первый человек, радостно и печально до сердцебиения становилось ему и думалось: «Пусть идет все так, как идет. В жизни все связано и переплетено необычайно крепко, и, может быть, нам только кажется, Что мы действуем, на самом же деле случай властвует над нами. Вот приехал в Узек — и встретил Тану. А если бы не вернулся? Если бы остался в Алма-Ате, послушавшись Гульжамал?»

Ему делалось не по себе, словно кто-то накидывал на него липкую тонкую сеть, запутывал его, и нужно было немедленно освободиться, разорвать крепкую паутину, снова стать свободным. Хотелось движения, действия, общения с людьми, и Жалел бросал кабинет, ехал на буровые. Он разглядывал керн, только что поднятый из глубины, разговаривал с мастерами, советовался, и ему было хорошо. Ведь нашли нефть! Подумать только! Нефть! Их нефть!

Стоит наклониться, зачерпнуть — и она маслянисто задрожит на ладони. И сразу все забывалось — споры, неурядицы, бессонные ночи, аварии и десятки других не очень веселых вещей, которые знакомы всем, кто работает в нефтеразведке. О них и вспоминать не хочется — не то что говорить. Потому что вот она, нефть, еще хранящая тепло твоих ладоней. И тебе светло и радостно, и кажется, что весь мир, вместе с этой буровой, крутится вокруг тебя. По крайней мере, сегодня, когда фонтанирует скважина.

В один из таких вечеров Жалел возвращался в Узек. Он отпустил машину — она должна была заехать за Юрием Алексеенко, который сидел на самой дальней буровой, у Аширова. Метод газолифта, который предложил применить Юрий, чтобы повысить давление в пластах, никак не шел. Но упорный, верный себе Алексеенко не отступал, не жаловался на неудачи, работал размеренно и увлеченно. И Жалел думал, что скорее весь Узек вместе с буровыми провалится в тартарары, нежели Юрий сдастся.