Мангыстауский фронт

— Уже выздоровели?! Ну и прекрасно… Тут гидрогеологи без вас скучают. Говорят, работа никак не идет, — попытался он пошутить, видя ее нахмуренное, бледное лицо.

— Я завтра уезжаю из Узека, — твердо сказала Тана. — Вот заявление. Подпишите!

— Да вы что? Разыгрываете меня?

Она исподлобья взглянула на Тлепова.

— Нет. Мне не до розыгрышей.

Тлепов вгляделся в ее лицо. Оно было восковое, неподвижное, и какая-то черта безнадежности особенно ясно проступила в углах губ, крыльях носа, тонкой морщине, пересекавшей лоб.

— Не понимаю ничего. — И так же, как недавно отец, стал мучить ее вопросами: — Наверное, вас обидел Жалел?

— С чего вы взяли?

— Ну… Он такой вспыльчивый… Как теперь говорят — ранимый… Так остро на все реагирует. Я и подумал…

— Простите, но у меня мало времени… Подпишите заявление, пожалуйста.

Тлепов откинулся на спинку стула.

— Об этом не может быть и речи. Я вас просто-напросто не отпущу. Вы молодой специалист… Обязаны отработать там, куда вас послали по распределению.

Все это он проговорил быстро, рыская глазами по столу, заваленному бумагами. Совершенная тишина наступила в кабинете. Слышно было, как в приемной мужской голос рассказывал: «А лисицу берут так… Натягиваешь конский волос и водишь по нему бумагой. Туда-сюда, туда-сюда. Она-то думает, что мышь, — и лезет под выстрел. Дура-а-а…»

— Жандос Нумухамедович! Если у вас есть дети… — голос Таны пресекся. Но она взяла себя в руки. — Разве вы бы хотели, чтобы ваш ребенок мучился всю жизнь? Если останусь здесь… — Она сложила ладони, словно молилась. — Поймите… Не прихоть… Мне очень плохо.

Тлепов задумался. Что он мог сказать? Чем утешить? Прелестная девушка, которой он не раз любовался, сидела перед ним, и он был бессилен что-либо понять… Только чувствовал: Тане нужно помочь и лучше всего дать ей уехать.

— Хорошо, — вздохнул он.

Тлепов взял заявление, еще раз перечитал, крупно, в углу написал: «Не возражаю. В приказ», — и поставил дату. Потянулся к телефону. Тана встала и задыхаясь произнесла:

— Я вам так благодарна… Спасибо.

— Тана Жанбозовна! — Жандос вскочил из-за стола. — Куда же вы? Подождите! Дайте я хоть в трест при вас позвоню. Договорюсь. У них как будто было вакантное место гидрогеолога…

Тана моргнула, слезы закипали на глазах, она выбежала из кабинета.

И была еще одна мука — разговор с Жалелом. Он примчался, когда она собирала чемодан.

— Ты с ума сошла! — крикнул он с порога. — Мне на буровую позвонил Тлепов… Думал, шутит. А ты, оказывается…

— Не кричи, — строго сказала Тана. — Сядь и послушай.

Она показала рукой на стул, и Жалел послушно побрел к нему.

— Все уже решено. Объяснять не могу и не хочу.

Она говорила механически. Без всякого выражения, Жалел было дернулся, хотел спросить… И не решился: такой Тану он не только никогда не видел, но и не представлял, что девушка может быть столь сухой и жесткой.

— Дай мне, пожалуйста, напиться! — попросил он. Она налила в чашку воды, подала. Сморщился, будто выпил касторку.

«Ясно. Ей кто-то рассказал о последней встрече с Гульжамал. И отсюда — все».

— Послушай, Тана. Но как же я… Хорошо, ты решила за себя. Но я…

Отчаяние и страх были в его словах.

— Исправить ничего нельзя! — деревянно проговорила и облизала сохнущие губы. — Еще одна просьба: пожалуйста, не провожай меня. Сделай это ради… — она не закончила.

Тана отдалялась, уходила от него. И это было хуже смерти. Потому что, наверное, смерть — это покой и безразличие, а он оставался жить со своей мукой, горем, несчастьем и еще тем, что называется совестью.

— Хорошо, — сказал он. — Раз решила… Позволь поцеловать тебя, — и, не дожидаясь ответа, шагнул к ней, хотел коснуться ее щеки, но она в ужасе отшатнулась:

— Нет! Нет! Прошу тебя — уйди!

Она видела в окно, как Жалел, сгорбившись, шел по улице. Мимо пустой цистерны, брошенной на обочине, тонких деревьев-прутиков, колеблемых ветром; мимо выкрашенных желтой краской одинаковых щитовых домов, вытянувшихся в шеренгу. Серыми пыльными клубами пустыня накатывалась на поселок, и казалось, сама земля бьется в судорогах.

Тану провожал в Форт-Шевченко отец. Как она ни отнекивалась, как ни говорила, что сама прекрасно доберется, — он был с ней неотлучно. Весь путь Сары каменно просидел рядом, не проронив ни слова, и, когда приехали в город и дочь пошла в трест, чтобы договориться о работе, Сары терпеливо ждал ее у входа в здание. Большой, грузный, в чапане из верблюжьей шерсти, он величественно расположился на скамейке, прикрыв веками глаза, сложив разбитые, оплетенные узлами руки на коленях. Служащие, шоферы, посетители с любопытством смотрели на приезжего: кто такой? чего сидит? какие у него могут быть дела в гидрогеологическом тресте? Потом кто-то решил, что это известный колодцекопатель, отыскивающий воду с помощью чудесной зеленой лозы и приглашенный для консультации, — на том и успокоились. Какой-то вертлявый снабженец подсел к Сары для разговора, но старик так грозно взглянул на него, что тот заерзал, зашарил по карманам, ища папиросы и спички, и, якобы не найдя, тут же исчез — будто ветром сдуло.