Мангыстауский фронт

«Профессор! Академик! — врал он потом приятелям. — Сказал мне, что воду под землей чует метров за сто! А то и поболе… Да-а-а… Вся семья у него такая была. Дед, отец… А вот сын — не в него. Потерял нюх. Пил, говорит, потому и потерял… Водка-то, она, значит, нюх отбивает…»

А Сары сидел в тягостном раздумье: что теперь делать? Чему посвятить остаток дней? Нет, не думал, не гадал, что придется снова бежать из родных мест, да еще с опозоренной дочерью. И кто обесчестил? Сын бывшего покровителя, которого он спас когда-то от смерти. Воистину ни одно доброе дело не остается безнаказанным!

Что делать? Как поступить?! Не послушать дочь и подать заявление в суд? Пусть власть накажет. Но тогда все узнают о его позоре. Все. Отомстить самому? Но как? Что он может, ставший дряблым, как мясо, сваренное в казане? Ажигаленко-то молодой, сильный. Прибьет как муху и глазом не моргнет. Поездить по аулам, поискать джигита, чтобы тот… Нет, в таком деле не должно быть посторонних. Да и разве успокоится его сердце, если месть будет совершена чужими руками?!

Самому, самому надо справиться с обидчиком. Но как? Как? Сары не находил ответа, и бессилье грызло старика, разъедало душу. Неужели его раздавили? Неужели грязный пес будет безнаказанно ходить по земле? Неужели он и впрямь превратился в немощного старца, которого можно топтать безнаказанно, а он только вздыхает да охает? Сама мысль о том, что он, Сары из уважаемого, гордого рода жанбоз, стерпит такое унижение, приводила старика в ярость. Нет, нет и нет! Не стерпит, не простит, не опустит головы. Пусть лучше погибнет в схватке с врагом и испустит дух в смертельном поединке, чем сидеть вот так, бессильно опустив руки. Если потеряна честь, то зачем тогда жить?

Сары затравленно посмотрел на свои ладони — худые, старческие, покрытые какими-то коричневыми пятнами. Неужели это его руки? Они ли, бывало, на всем скаку, словно пушинку, подхватывали с земли козлиную тушу и, играя ею, хвастаясь силой, быстротой, ловкостью, перекидывали увесистую тушу из одной руки в другую. А охота на волка! Как молния сверкал соил, и он одним точным, резким ударом приканчивал настигнутого хищника. Или взять борьбу? Скольких джигитов бросал он на землю словно пустые корджуны! И не счесть… До сих пор стоят в ушах одобрительные крики зрителей: «О-о-о, Сары! Молодец! Настоящий батыр!»

А теперь? Куда все делось? Словно и не было ни силы, ни ловкости, ни быстроты, ни удальства. Все! Отпрыгался конь. И никто, никто в мире не сможет помочь ему, успокоить сердце, рвущееся на части. Так и сойдет в могилу опозоренный, с собой унесет на тот свет стыд, горечь, ненависть? Сары тихонько взвыл. Неужели он человек только до тех пор, пока есть руки? Разве нет у него глаз, сердца, головы? Или они только придача к рукам? Была сила в руках — человек. Не стало — навоз…

Он вскинул голову. Темная точка плыла в небе. Беркут! Свободная, смелая, сильная птица. Говорят, когда беркуты теряют силы и не могут брать добычу — камнем бросаются с высоты, разбиваясь о землю. Верно или нет — Сары не мог сказать определенно. Но в предание верил. Беркут кормится только свежим мясом. К падали не подлетит, не посмотрит, даже если бросишь ему, голодному, кусок, от которого слышен запах тлена… Это уж точно. Сары держал беркутов, охотился с ними на лисиц и хорошо знает характер, повадки этой знаменитой и теперь такой редкой у охотников птицы.

Сары наблюдал за беркутом, высматривавшим с вышины добычу. Птица парила в высоком осеннем небе и вдруг с высоты пошла вертикально вниз — видно, разглядела зазевавшегося сурка или зайчишку. Сары сразу же потерял птицу из виду, но хорошо представлял себе — сколько раз на охоте он видел эти мгновения: вот глаза беркута становятся дикими, страшными и он, взмыв с его руки, одетой в длинную, до самого локтя, кожаную рукавицу, набирает высоту, а потом падает на зверя и у самой земли, вытянув когтистую лапу, хватает жертву за спину или шею, а другой, когда зверь, огрызаясь, повернется, обхватывает голову. Беркут, который служит охотнику, не ломает зверю позвоночника, не выклевывает глаза и не раздирает шею, — все это выдумки. Беркут держит жертву до тех пор, пока не подъедет хозяин. Если, конечно, это настоящий ловчий беркут. Кыран называют такую птицу. Значит, зоркая, верная, гордая… И еще одно название есть у нее: кюйсыз. Кюй — мелодия, настрой. И если кюйсыз охотника и птицы звучат вместе, слитно, как один голос, то нет такой хитрой лисицы, которую они не могли бы одолеть.

Давно исчез беркут, но старик все так же, задрав вверх жесткую бороду, смотрел в небо, не замечая и не слыша ничего вокруг. Хриплое рычание грузовиков, проносящихся мимо, людские голоса, трели телефонных звонков, стук пишущих машинок, хлопанье дверей — обычная рабочая суета, доносящаяся из здания, так же как крики мальчишек, гоняющих мяч на пустыре, — не доходили до его сознания, проскальзывали мимо. Будто сидел он не в центре города, под развесистым тополем, а в степи, да еще накрытый глухим стеклянным колпаком, и ни один звук не доносился до него.