Маньяк Гуревич

Однажды этот блеск померк: в двери, занимая весь проем, стоял могучий джинн из сказок «Тысячи и одной ночи». Молча стоял и смотрел на Гуревича – белоглазый, безумный, с автоматом на толстом брюхе. Он был пронизан токами звенящей ломки, он пульсировал и закипал…

– Дай таблетку! – проговорил тихо и хрипло. – Болею…

Вообще-то Гуревича нельзя было отнести к рассудительному типу личности. Его отрочество и юность сложились таким образом, что оба его кулака, как и обе ноги, при первом же побуждении импульсивно вылетали вперёд в любую физиономию. Да и в молодости, будучи уже остепенённым женатым человеком, он лез в драку за что угодно: за грубость, за «чего ты зенки выкатил на мою жену?!»… ну и за многие другие вымпелы гордости и мужского достоинства.

Но потом родились дети… И Катя вдруг стала нужна не потому что и не за что-то, а… просто, как жизнь. Потом случился катаклизм, катастрофа, падение в долгую-долгую пропасть эмиграции… и Гуревич стал наконец взрослым человеком. А в последнее время в подобных острых случаях, словно бы в подмогу ему, некий ангел-хранитель вставлял перед мысленным взором Гуревича такой типа слайд – очень яркий, пронизанный солнцем: весёлая, красивая и вечно желанная Катя, а по бокам в неё вжались Мишка-крепыш и стебелёк мой тоненький Дымчик. И Гуревич, драчливый от природы и детства, разом слабел, сдувался и рассеивался.

Два-три неподвижных мгновения он сидел, глядя на белоглазого с автоматом. Потом сказал:

– Бери… Всё бери, что найдёшь.

И смотрел, как, переступив порог, джин из протухшей сказки рванул дверь шкафчика и, соорудив из куфии котомку, сгрёб в неё с полок абсолютно все лекарства, включая упаковки ваты…

Когда он ушёл, Гуревич разломал один из стульев, выложил ножку на стол перед собой, и с тех пор эта стулья нога, усовершенствованная целым веером гвоздей и похожая на палицу средневекового русского воина, так и лежала на столе, на всякий случай. А случаи бывали именно всякие…

Про Восток он знал теперь абсолютно все. К музыке Сергея Никитина и забавным текстам любимого мюзикла его советского детства этот Восток не имел ни малейшего отношения. Музыка здесь вообще была другая. Начать с того, что благоуханный воздух ночи был прошит стрельбой из автоматов. Не редкими восторженными очередями, а интенсивным огнём наступавшего цепью батальона.

В первую такую ночь Гуревич позвонил в полицию. «Здесь кого-то расстреливают! – крикнул в трубку. – Думаю, война хамул[5]. Поторопитесь!». И минут через двадцать к его «пункту» подъехал джип пограничных войск, из которого вышел и увалистой походкой направился к двери лейтенант. «Ну, брось, – сказал он, зевая. – Чего ты психуешь! Это они свадьбы играют. Осень же…». Сам по-свойски сварил себе кофе, съел все коржики, которые Катя напекла Гуревичу на перекус, рассказал дюжину анекдотов, сел в свой джип и уехал под яростный пердеж автоматных очередей.

Ну да… свадьбы же… осень же…

* * *

И всё же Гуревич зарабатывал наконец как нормальный человек в нормальном обществе. Он занял уважаемую нишу; он врачевал сумеречные души, он победил хаос и бессловесное унижение эмиграции.

Под бесстрашным водительством Кати они решились взять в банке ипотеку на тридцать лет – я вас умоляю, фыркала Катя, кто заглядывает в кошмарную пропасть десятилетий! – и в хорошем районе купили симпатичный четырехспальный коттедж с двориком. Да-да, с теми самыми лимонными деревцами, приносившими, кстати, немалый – да что там «немалый»: грандиозный надоедливый урожай! («Гуревич, – говорили обычно друзья перед каждой вечеринкой, – мы придём с условием, что ты не будешь каждому пихать авоськи со своими кислючими лимонами».)

Правда, самую большую комнату и часть дворика Катя оттяпала под свои ясли, а сыновья, уже раззявившие хлебала на каждый-свою-светёлку, по-прежнему спали на двухэтажной кровати лагерного типа.

Но тут уж ничего не попишешь: Катина манная кашка приносила серьёзный кусок в бюджет семьи. Её ясли уже заработали отменную репутацию, и мамаши-папаши записывали своих чад за год и порой возили с другого конца города. Больше семи детей Катя в группе не держала, но зато и плату за питомцев взимала весьма ощутимую. А что ж вы хотели, вы ж сами прикиньте: кормим сытными завтраками и обедами, фрукты свежайшие, овощи прямо из кибуца. А развитие талантов! Загибайте пальцы: дважды в неделю у нас – ритмика, Рахиль Семенна, бывший завуч душанбинской спецмузшколы, бацает так, что наверху в спальне вернувшийся с ночного дежурства Гуревич только зубами скрипит. Дважды в неделю, как штык, приходит англичанка со своими английскими кубиками-магнитиками и прочей экспериментальной учебной хренью. А разработка чувства прекрасного: художник Рувим Захарыч, член, между прочим, Куйбышевского союза художников, живописец и график, и ещё бог знает кто. Он детям все сердце, все знания свои отдаёт!