Манхэттен-Бич

Он вернулся в квартиру, проверил, спят ли его девочки, и подбросил угля в печку. Лидия спала в колыбели, которую поставили в кухне: там теплее всего. Для нее даже просто дышать – испытание. Вдох… выдох. Вдох… выдох. Пауза между выдохом и вдохом кажется неестественно долгой, будто, справившись с выдохом, ей нужно собрать все силы, чтобы начать цикл сначала. И опять, как на литургии, Эдди охватила странная отрешенность; чувства притупились, умеряя его отчаяние. Он – лишь наблюдатель, и только; он смотрит, как какой-то мужчина берет подушку и беспечно опускает ее на лицо своей спящей дочери. Та пытается сбросить эту тяжесть, дыхание у нее замедляется. Эдди наблюдает, как мужчина давит на подушку. В вороте ночной сорочки видно, как напрягаются и движутся тонкие грудные кости малышки. Вот она пробует увернуться от подушки. Мужчина налегает сильнее. Эдди с удивлением наблюдает, как отчаянно она силится отыскать доступ к воздуху. Она никогда не будет ходить, никогда не заговорит, и все равно она пытается выжить – она борется за жизнь. Звериная сила этого инстинкта разом вернула Эдди к реальности – будто с грохотом захлопнулась дверь. Он отбросил подушку и подхватил Лидию на руки. Ему хотелось завыть, но вой напугал бы ее, поэтому он просто поцеловал ее личико, окропляя его слезами. Веки Лидии затрепетали, глаза открылись, и она ему улыбнулась. Он беззвучно плакал и, прижав ее к себе, стал укачивать. Перед глазами у него мелькали картины: вот он бросается с крыши дома вниз или под трамвай… Он вполне заслужил такое наказание и жаждал его. Самоубийство – выбор труса, причем тоже тяжкий грех, но он этими фантазиями наслаждался. Да и как их остановить?

Агнес вернулась домой поздно; она взглянула на Эдди и с порога бросилась к колыбели, как будто пролетавший мимо ангел смерти коснулся ее крылом. Эдди спокойно сказал жене, что больше не может оставаться дома наедине с Лидией. В тот вечер Агнес в последний раз танцевала на сцене варьете. В театр она не вернулась, хотя мистер 3. умолял ее доработать хотя бы неделю. В одночасье бросила обожаемую сцену, ради которой она, семнадцатилетняя девчонка, переехала одиннадцать лет назад в Нью-Йорк; здесь они с Эдди и познакомились. А Эдди, без денег и без надежд на будущее, пешком отправился на пирсы Вест-Сайда, чтобы разыскать бедовую братву своей юности.

Утром, оглядев собравшихся претендентов на работу, начальник по найму огласил имена заранее отобранных счастливчиков, а десятки оставшихся с носом неудачников погасили недокуренные сигары и уныло разбрелись: кто в салун, кто к ростовщику, кто к торговцу дурью, а кто – в игральный притон. Благодаря Данеллену Эдди мог рассчитывать на какую-никакую работенку если не утром, то хотя бы после полудня. Когда до работы выдавалось свободное время, он охотно бродил в толпе бедняков – в основном поляков и итальянцев, а также негров и даже американцев, то есть белых людей, родившихся на этой земле. Разнообразных соблазнов было множество, но цель одна: выманить последние гроши у людей, которых несправедливая судьба лишила шанса заработать на жизнь. Эдди про себя удивлялся: зачем негры вообще ходят на причалы, ведь здесь они могут получить только такую работу, на которую больше никто не польстится: к примеру, выгружать из трюма бананы; бананы мнутся от одного прикосновения к ним и вдобавок кишат кусачими пауками.

Вскоре Эдди понял, что во всех игровых притонах, расположенных близ причалов, которые контролирует Данеллен, игроков успешно околпачивают. Там в ходу необычные карточные колоды, шулерские игральные кости, а в некоторых играх, особенно в “африканском гольфе” – так в те годы называли крэпс, – очевидный неудачник, которому грозит проигрыш, на самом деле в сговоре с еще двумя-тремя такими же “неудачниками”, нацелившимися обобрать всех остальных игроков. Это открытие глубоко потрясло Эдди; значит, в его душе еще не угас идеализм, а он об этом и не догадывался. Тот, кто берет у ростовщика деньги в долг, знает, чем это для него обернется, а те, кто потребляет дурь или пьет до потери сознания, неминуемо получают по заслугам. Но человек, решивший попытать счастья в надежде, что выиграет и что-то принесет домой жене, заслуживает удачи. Только удача может разом все переменить. Она откроет дверь там, где двери вообще никогда не было. Шулерская игра хуже, чем просто нечестная; это нарушение правил космического масштаба.

Эдди стал отговаривать негров играть в заведениях Данеллена. “Кое-где игра ведется честнее”, – загадочно изрекал он. Или: “В этом зале чужаки не выигрывают”.