Манхэттенский проект. Теория города

В этом контексте полезно вспомнить Прыжок в пустоту[621] Ива Кляйна; на фотографии 1960 года художник прыгает с крыши небольшого дома, расположенного в переулке парижского пригорода. На снимке, однако, были заретушированы его друзья, которые держали натянутый брезент, чтобы поймать художника. В одном из первых перформансов Шея, который он исполнил в 1973 году, когда еще жил на Тайване, он прыгнул со второго этажа здания на тротуар и сломал обе лодыжки. Покадровая фотофиксация прыжка и его последствий – единственный физический след, оставшийся от этого произведения, в дополнение к хронической боли, которую Шей терпел в течение многих лет после этого. Но он утверждает, что не собирался навредить себе. Он также настаивает на том, что ни одна из его зрелых работ не была предназначена для того, чтобы причинить боль или поставить под угрозу его психическое или физическое здоровье. Страдание, так же как ошибка или неудача, не является целью искусства Шея, но, как и в жизни, оно практически неизбежно, потому что искусство и жизнь в значительной степени находятся вне нашего контроля.

На последних страницах Манхэттенского проекта можно найти описательный отчет о произведениях Шея. Беньямин почти не прилагает никаких усилий, чтобы найти для них теоретическое обоснование. На полях он добавляет: «Мне не нужно ничего говорить. Достаточно показать». Я вряд ли смогу объяснить, как жизнь и искусство Шея повлияли на мышление и творчество Беньямина или даже на мое собственное. Самое большее, что я могу сказать, – это то, что теперь я понимаю, сколь многое в Манхэттенском проекте было написано в ответ на этот аффект.

Шестой порог. Спиноза в Новом Амстердаме

Многие теории, истории, мечты и драмы, которые вращаются вокруг современного города, не признают его естественным явлением. Нередко к такому месту, как Нью-Йорк, относятся как к «государству в государстве»[622], которое скорее нарушает порядок в окружающей его среде, чем следует ему.

Экономика часто воспринимается как главный враг экологии. Экономическая система рассматривается как необоримая сила, занятая постоянным разрушением нашей планеты. Поэтому несколько удивительно, что в конце XIX века, когда ботаники начали анализировать сообщества растений, а не отдельные экземпляры, они называли сложные отношения биоценоза экономикой. Когда эти ботаники, ставшие экологами, начали исследовать, как разные животные, растения и их общая среда зависят друг от друга, они сочли полезным описать эту экологическую систему как «экономику природы».

Под самый конец ХХ века Джекобс сочинила «платоновский диалог» между несколькими своими воображаемыми нью-йоркскими друзьями. Она назвала его Природа экономики – эту работу можно рассматривать как своеобразный вклад в теорию систем. Это стало ее попыткой задуматься об экологии и экономике как о родственных науках. В связи с этим она настаивает на использовании таких выражений, как экономика природы и природа экономики в их буквальном смысле. По ее мнению, они указывают на единое поле взаимосвязанных сетей, состоящих из различных организмов и природных элементов. Это означает, с одной стороны, что «экономическая жизнь управляется процессами и принципами, которые мы не изобрели и не можем преодолеть, нравится нам это или нет»[623]. С другой стороны, это означает, что только наиболее яростные «человеконенавистники среди экологов»[624] могут продолжать отвергать или осуждать участие человека в общей экосистеме, недавно переименованной в антропоцен.

То, что мы сейчас подразумеваем под экономикой, можно было бы переосмыслить как неотъемлемую область экологии, которая специализируется на взаимодействиях между людьми. И экологию стоило бы переосмыслить как экономику природы. Но сказать это легче, чем сделать, поэтому Джекобс предлагает несколько гипотетических примеров, позволяющих преодолеть кажущуюся непреодолимой пропасть, отделяющую экономическую систему от экологической, человека от животного, город от природы. Тем самым она демонстрирует, что экспансия, выживание и упадок – это процессы, которые следуют одной и той же логике в обеих сферах. Обязательно ли саванна со змеями и птицами отличается от центра города с торговцами и художниками? «Каковы опасности джунглей и прерий, – спрашивает Бодлер, – по сравнению с ежедневными потрясениями и конфликтами цивилизации?»[625]