Манхэттенский проект. Теория города

Несмотря на эти минимальные условия жизни или благодаря им, Шей сохранял способность концентрироваться на своем искусстве и созерцать свою жизнь в течение, казалось бы, бесконечно тянущихся непрерывных часов, проведенных в клетке. Поэтому для своего второго Перформанса длиной в один год он решил лишить себя именно этой привилегии. Он решил пробивать карточку, вроде тех, что отмечают начало и окончание работы на фабриках, каждый час двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, всего 8760 карточек. Он также снимал на кинокамеру одиночный стоп-кадр, себя стоящего рядом с часами, каждый раз после того, как пробивал карточку, что в итоге превратилось в шестиминутный анимационный ролик. Каждый день он был в одной и той же рабочей униформе, а его отрастающие волосы, сбритые в начале года, отмечали течение времени. В конце перформанса он подготовил отчет с подробным описанием 133 пропущенных (или непробитых) часов, сгруппированный по месяцам и причинам (потому что он проспал или потому, что он по ошибке пробил карточку на минуту раньше или на минуту позже). Этот перформанс иллюстрирует основную идею Шея о том, что истинный смысл жизни – тратить время впустую, поскольку «что бы вы ни делали, жизнь – это не что иное, как трата времени, пока вы не умрете»[612].

Если первая работа Шея препятствовала знакомству с городом, в котором он жил, а вторая подразумевала, что он не будет удаляться дальше, чем на пару кварталов от своей студии, третий годичный перформанс лишал его того, что в предыдущие два изнурительных года он не решался поставить под сомнение: крыши над головой. «Я буду оставаться на открытом воздухе в течение одного года и никогда не заходить внутрь, – говорится в его заявлении от 1981 года. – Я не войду в здание, пещеру, палатку, в метро, не сяду в поезд, машину, самолет, корабль»[613]. Имея с собой лишь рюкзак со спальным мешком и кое-какими другими предметами первой необходимости, он разыгрывал бездомность среди тысяч других бездомных, не воспринимавших свое положение как произведение искусства, так же как разыгрывал заточение в одиночной камере и выполнение работы на фабрике в одну нескончаемую смену. Вместо того чтобы наблюдать за ним в его студии, растущему числу зрителей были даны инструкции встречаться с этим живым произведением искусства под Бруклинским мостом в определенные дни, в том числе в разгар зимы, когда Ист-Ривер почти замерзла. (Воспроизведенная здесь фотография, как и другие документальные свидетельства его перформансов, не считаются частью самого произведения, а лишь его физическим следом.) Один раз полицейские задержали его на несколько часов. Его затащили в помещение Первого участка полиции, несмотря на его протесты и на то, что он отчаянно сопротивлялся. Это был единственный раз, когда ему пришлось прервать перформанс. Когда дело об его аресте обсуждалось в суде, судья обратился к вопросу о хабеас корпус, необходимости доставить обвиняемого на слушание: «Я не вижу оснований для того, чтобы приводить его в помещение [суда]. В наши дни всё является искусством. Оставаться снаружи тоже может быть искусством. Я стар, и меня уже ничто не удивляет»[614].

Четвертый Перформанс длиной в один год снова обратился к тому, от чего Шей не отказывался ни в одной из своих предыдущих работ – на сей раз к одиночеству. В сотрудничестве с другим художником, занимавшимся перформансами, Линдой Монтано, они решили не отходить друг от друга в течение целого года. Каждый из пары (они не были знакомы друг с другом до начала перформанса и не слишком хорошо ладили во время него) мог жить своей обычной жизнью: ходить в кино, работать, ремонтировать студию, встречаться с друзьями. Но весь год они оставались связанными друг с другом веревкой в два с половиной метра, постоянно обернутой вокруг их талий. Узлы на веревке были скреплены двумя печатями и подписаны двумя свидетелями. Монтано и Шей также решили не прикасаться друг к другу в течение всего этого периода. Как видно из афиши, рекламирующей перформанс под названием Искусство/Жизнь, на этот раз было запланировано всего четыре официальных дня для зрителей, вероятно, потому, что для обычных людей, жителей центра города, зрелище мужчины и женщины, идущих по улице и связанных между собой веревкой, не было такой уж диковинкой.