Мантык-истребитель тигров

Старик взял фонарь, повел нас в глубину двора и указал нам тигровые следы одинаковой величины с виденными нами на дороге.

Тигр перескочил через стену аршина четыре вышиной, несмотря на крики и шум перепуганных обитателей нахально побегал по двору, как бы выбирая, чем бы получше поживиться, и наконец, схватив большой шерстяной кап (батман) с бараньим салом, стянул его с арбы и прежним путем отправился восвояси. В капе было более восьми пудов сала, накопленного хозяином для ташкентского базара.

Так вот что волок полосатый вор, напугавший так пашу усталую тройку!

* * *

Раз как-то мне особенно везло: моя Альфа вела себя очень хорошо, не порола горячки, по обыкновению, и твердо выдерживала стойку. Пар шесть красивых фазанов висело у меня на поясе, и я, увлекшись удачной стрельбой, довольно далеко забрел от форта.

Волнистая местность, густо заросшая джидой и саксаулом, прорезывалась там и сям узенькими тропинками, проложенными верблюдами, которые очень любят лакомиться молодыми побегами этой чисто степной флоры. Помимо этих тропинок почти невозможно было пробраться, да и не делая подобных попыток, вы рисковали возвратиться домой в костюме Адама, оставив на колючих шипах степного терновника бренные остатки своего костюма. Только несокрушимые кожаные киргизские шаровары — чамбары — да армячиные серые рубахи могли с успехом выдержать борьбу с этой колючей растительностью.

У меня была короткоствольная, горластая ижевская двустволка, которая била превосходно только мелкими номерами дроби и с очень небольших расстояний: такие ружья особенно хороши для стрельбы фазанов — птицы нежной, не требующей большой силы удара, а между тем вылетающей из чащи быстро и неожиданно.

Последний убитый мною фазан перекувырнулся в воздухе и наискосок упал в кусты, шагах по крайней мере в тридцати от дороги. Альфа кинулась за ним и несколько минут не возвращалась. Вдруг я услышал боязливое повизгивание моей собаки, и вслед за этим мой добрый спутник выбежал из чащи со всеми признаками сильного испуга.

«Что бы это могло значить?» — подумал я и решился исследовать причину страха.

Осторожно раздвигая колючие ветви, я начал пробираться между кустами, пристально всматриваясь вперед. Едва я прошел шагов двадцать, как меня поразил острый спиртуозный запах, похожий на тот, который всякому удавалось слышать в бродячих зверинцах. Я тронулся еще шага четыре вперед и ясно расслышал тихое, но уже сердитое мурлыкание.

Благоразумие подсказывало мне начать немедленно отступление, а любопытство заставило меня раздвинуть стволами ружья ближайшие ветви саксаула.

— А, вот оно что!..

На небольшой, плотно умятой площадке, не более сажени в диаметре, лежала пара недельных тигрят. Они были ростом с обыкновенную кошку, только гораздо массивнее сложены, и с большими, совсем уже не по росту головами.

Братцы, а может быть и сестрицы, усердно теребили именно моего фазана, ссорясь между собой уморительнейшим образом. Увидя мою бороду и стволы, молодые зверьки примолкли и, не выпуская из зубов птицы, попятились назад, моргая со страху глазенками; залепленные пухом рыльца тигрят были очень комичны.

Однако долго наблюдать эту картину было не совсем удобно; с минуты на минуту могла вернуться маменька, и с чем я мог ее встретить? С моим ружьем, страшным только для фазанов, а уже никак не для такой крупной дичи.

Это теперь, вне всякой опасности, я припоминаю подробности моей встречи, а в ту минуту сердце прыгало у меня в груди и душа ушла если не совсем в пятки, то, наверное, очень неподалеку от них.

Тихонько, задом, я стал отступать на тропинку. За всяким кустом мне чудился страшный шорох… Я начинал проклинать свое любопытство.

Едва я выбрался на чистое место и немного перевел дух, как, подобрав левою рукою свой тяжелый ягдташ, чуть не бегом пустился улепетывать — подальше от страшного соседства. Альфа держалась у самых ног: она была напугана больше своего господина.

Заунывный рев долетел до моего слуха; я поддал ходу. Через минуту этот рев повторился не более как в полуверсте за мной, потом еще ближе. Зверь меня пре следовал… это было ясно.

Какое-то внутреннее чувство заставило меня обернуться; я обернулся и остолбенел…

Тигрица находилась от меня не более как в ста шагах; с глухим, сердитым рычанием она бежала по моим следам.

Спасаться бегством нечего было и думать, а уж если и приходилось погибать, так лучше не даром: надо было сделать все, что только возможно с таким слабым оружием, какое было у меня; со мной даже ножа не было: подобная неряшливость более нежели непростительна; приходилось за нее дорого разделываться.

Я взвел курки и присел на одно колено. Тигрица приостановилась в восьми шагах от меня и прилегла на тропинку. Мы смотрели в глаза друг другу. Страшная минута, о которой даже теперь я не могу вспомнить без внутреннего холода.

Минуты две мы находились в таком положении. Зверь начинал заигрывать со мною: то прищурит свои свирепые глаза, то подвинется ползком еще на шаг вперед, и асе это сопровождалось зловещим рычанием, вылетающим из-за страшных, оскаленных зубов.