Мантык-истребитель тигров

Два желтых, круглых, как пятак, глаза пристально смотрели на Касаткина сквозь решетку камышовых стеблей. От этих глаз охотника отделяло не более двадцати шагов. Вздрогнул Петр Михайлович — и как ни привык он к подобным встречам, но все-таки невольный холод пробежал по всем его жилам.

Не спуская глаз со страшного противника, охотник ощупал в кармане свинцовые круглые пули и осторожно опустил их в стволы своего ружья поверх зарядов. Медленно сполз он с кочки, прижался к ней боком, став на одно колено, почти присел к самой земле и приложился.

— Альфа, тише… сиди смирно! — шептал он собаке, которая вертелась и грозила подтолкнуть руку охотника в самую критическую минуту.

Страшные глаза вдруг мгновенно исчезли. Только тихий шелест камыша послышался на том месте, и как-то подозрительно колыхнулись высокие стебли совсем не в том направлении, как колыхал их налетавший из степи горячий ветер.

«Что за черт?! — удивился Касаткин. — Хитришь, брат, знаем мы твои все уловки!..».

И, не меняя позы, остался на том же месте, только стал пристально поглядывать по сторонам: не покажется ли враг где-нибудь справа или слева.

Почти полчаса охотник находился в таком положении: ноги затекали, колени онемели, руки дрожали, и глаза стали слезиться от постоянного напряжения.

«Ушел, должно быть!..» — подумал он, несколько приподнялся и сел опять на кочку, расправляя свои усталые члены.

Альфа тоже успокоилась и отбежала даже от ног своего хозяина за каким-то немаловажным делом.

По всему видно было, что тигр, заметивший, как охотник принял меры к встрече (вероятно, хищнику уже приходилось встречаться с человеком), поспешил отретироваться, благоразумно уклоняясь от неверного боя.

Проголодался Касаткин сильно и направился в ту сторону, где стояли кибитки дальних аулов. Шел он с оглядкой, осторожно: не выскочит ли засевший на тропе враг — и часа через полтора ускоренной ходьбы выбрался на простор, где по извилистому берегу солонцеватого затона стояло несколько киргизских кибиток.

— Ой-ой!.. — неистово завизжала краснощекая толстая девка и спряталась за кучи нарезанного камыша. Она была совсем голая и чинила иголкой свою синюю бумажную рубашку. Касаткин поделикатничал и сделал вид, что не заметил сконфузившейся степной красавицы.

— Амань (будь здоров)! — произнесла старушка, что толкла в ступе просо.

— Откуда Аллах принес? — произнес старый-престарый киргиз с совершенно пожелтевшей бородой, весь темно-коричневого цвета, и, казалось, можно было пересчитать все самые мельчайшие косточки под этой жесткой старческой кожей.

— Из камышей, — отвечал Касаткин. — Да будет над тобою милость пророка, Мулла-Ашик! — приветствовал он старика и пожал протянутую ему костлявую руку.

Это был отец старого Гайнулы, к которому у Касаткина было поручение от Нурмеда-перевозчика.

— Много настрелял красной птицы! — сказал Мулла-Ашик, указывая на пояс охотника, весь увешанный дичью.

— Да чуть такого не подстрелил, что сам не рад бы остался! — сказал Касаткин, опускаясь на войлок рядом со старым киргизом.

— Всё каргаулы[114] больше! — заметил другой киргиз, помоложе, неожиданно вывернувшийся из-за кибитки.

— А чего же еще? Я шел больше все сухим местом; другой птицы не попадалось!

— Кого же ты чуть не подстрелил? — спросил старик.

— Джульбарса (тигра). Подобрался он ко мне тихо-тихо, еще бы минута — пропал бы совсем, да спасибо — собака почуяла; ну, я и успел приготовиться!

— Она у тебя умная, — заметил Мулла-Ашик и поласкал Альфу. — Не то что паши поджарые! — он кивнул головой десятка на два тощих борзых собак, лениво гревшихся на самом припеке. — Те глупые, ничего не понимают!

— Ну, что же джульбарс-то? — полюбопытствовал другой киргиз.

— Ушел!

— Ой-ой! Ну, спас тебя Аллах, а то бы опять, как в прошлом году… Помнишь?

— Еще бы забыть! А Гайнула где? — спросил у старика Касаткин.

— На степи, в ту сторону, где гнилые колодцы; верблюдов пасет и отары там же наши, с ним и ребята. К ночи пригонят сюда поближе. Ты здесь ночевать будешь?

— Конечно!

Касаткин разулся, снял с себя все лишнее, остался в одном белье и прилег на войлоке в ожидании обеда. Альфа побежала сводить знакомство с борзыми и сейчас же с визгом вернулась назад, недовольная сердитой встречей какого-то бесхвостого пса, обгладывавшего и без того обглоданный череп жеребенка.

…Подали обедать. В плоских деревянных чашках поставлены были на войлоке перед гостем: вареная, мелко изрезанная баранина, лапша и кумыс. Все общество собралось и уселось вокруг чашек: мужчины — у самых кушаньев, на почетных местах, женщины — немного подальше, а ребятишки — те уже совсем в стороне вместе со сбежавшимися со всех сторон собаками, в ожидании, когда и им перебросят кусочки аппетитно пахнувшего мяса и отдадут в полное распоряжение чашки с остатками лапши и прочие объедки. Краснощекая девка — та совсем не садилась, ходила все то в кибитку, то из кибитки, возилась у огня, звякала какими-то металлическими посудинами и, видимо, хозяйничала, подгоняемая одобрительными понуканиями старого Муллы-Ашика.