Мантык-истребитель тигров

— Вот садитесь, за едой и будете говорить! — пригласил старик пастуха и гостя ко вновь поставленным на войлоке чашкам.

— А и то правда… Садись, приятель!

Все уселись.

— Пошли ты в Чиназ кого-нибудь к Бабаджаку! — продолжал Касаткин.

— Это что у базара живет?

— Тот самый!

— Ну, пошли ты к Бабаджаку и скажи ему все, что знаешь о тиграх; да уведоми, что я уже здесь и чтобы он, захватив с собой ружья (он уже знает какие), немедленно сюда приезжал. Трубаченко, высокому, толстому…

— Знаю и Трубаченко — тюра (начальник)!

— Ну так вот, ему тоже скажи: может, и он соберется. Водки чтобы привозили с собою бутылок десяток…

— Ой-ой, много!

— Рому тоже… Мы у вас тут, может, недели две поживем; что там в Чиназе-то делать?

— А тигра убивать когда будешь?

— Вот у нас вчера новолуние было. Дней через пять ночи посветлее будут, мы их всех передушим!

— А то они вас, может!

— А то они нас, как случится!

— Воля Аллаха, от судьбы не уйдешь! — возразил старик.

— А пока спать будем ложиться! — предложил Гай-пула и, не дожидаясь ответа, лег на войлоке, положил седло под голову и заснул почти мгновенно — заснул так, как может спать киргиз, весь день прокарауливший свои несметные отары.

Ветер подул со степи на реку — и сплошная стена камышей была под ветром. Этим обстоятельством воспользовались, чтобы расчистить как можно больше места вокруг аула и предотвратить насколько-нибудь возможность повторения атак со стороны колоссальных кошек.

Несколько женщин с пучками зажженного камыша пошли к зарослям, размахивая вокруг своими незатейливыми факелами. Какими-то адскими фуриями казались Касаткину эти полунагие дикарки, с песнями и поем устремившиеся к камышам; искры разлетались во все стороны и осыпали бегущих, собаки с лаем и визгом обгоняли женщин, ребятишки прыгали и бесновались, верблюды глупо смотрели на эту оригинальную сцену, а лошади испуганно жались ближе друг к дружке и фыркали, готовые сорваться со своих прочных приколов. Одни только мужчины спокойно лежали на своих местах, равнодушно ожидая гомерического фейерверка.

Там и сям вспыхнули отдельные кусты камыша, и яркий, кроваво-красный свет озарил все становище. Длинные извилистые языки пламени потянулись по ветру, слизывая сначала вершины стеблей, а потом все глубже проникая в самую густоту чащи… В озаренных заревом полосах густого дыма замелькали крылья птиц, встревоженных ночным пожаром, и глухой гул, сопровождаемый треском горевшего камыша, волнообразными перекатами проносился в ночном воздухе.

По темно-синему небу расползались кровавые полосы зарева, — и скрылись в нем до этой минуты ярко сверкавшие звезды.

Словно островки посреди яркого моря пламени, чернели водные затоны, огибаемые разрушительным потоком; и сколько скопилось там всего живого, спасавшегося от гибели под благодетельным покровом болотной сырости!

Уходите, черти полосатые, уходите подальше!
Не ищите наших детей и не трогайте нашу скотину! —

нараспев причитали фантастические фигуры, перебегая от одного куста к другому.

Долго во всем кочевье было светло, как днем, от зарева; старуха, что хозяйничала в кибитке Гайнулы-бабая, успевшая выспаться досыта днем, принялась было чинить какое-то тряпье, пользуясь этим даровым светом, но вот с левой стороны мгновенно потухла огненная стенка: она полетела на целую болотную полосу; прямо тоже низко-низко опало пламя и густой дым заглушил его последние проблески; только справа больше всего боролась с влажностью разрушительная сила, но и здесь она принуждена была уступить — и разом погрузилось все в непроницаемую темноту, которая казалась еще темнее вследствие мгновенного перехода от света.

«Пообчистили эспланаду, как выражается наш крепостной инженер-немец!» — подумал Петр Михайлович, завернулся с головою в полосатый халат Гайнулы-бабая и стал дремать, мечтая о предстоящей охоте на полосатых чертей…

А из уцелевших камышей донесся слабый отдаленный рев — ив этом реве слышались угрожающие ноты, словно животное говорило:

«Погодите, приятели, вы меня подпалить хотели; ладно, я еще с вами переведаюсь!»

Утром, только загорелась на востоке полоска зари, как из аула Гайнулы-бабая скакал уже джигит в войлочном малахае (род шапки), осторожно поглядывая по сторонам, особенно в тех местах, где камыши чересчур уже близко подступали к противоположной тропе.

«А ну как вскочит?» — думал киргиз и подгонял плетью своего горбоносого иноходчика, рассчитывая с восходом солнца быть у чиназской переправы.

Джигит этот вез Бабаджаку и Трубаченке приглашение участвовать в грандиозной тигровой охоте, которую затеял Касаткин…

* * *

Гуськом, всадник за всадником, ехали наши охотники, с трудом пробираясь по камышам. Чуть виднелись в темноте силуэты конных фигур, и только мигали красноватые искорки сигар в зубах всадников. Ехали молча, не разговаривая; киргизские лошаденки фыркали и мотали головами, чуть брякали металлические украшения туземных уздечек.