Мантык-истребитель тигров

— Есть тут недалеко Али-Турсук, кураминец, — вмешался старый Ашик, так как наши приятели говорили по-киргизски и он понял, о чем шла речь. — Он старик уже — и для другого не поедет, пожалуй, а для меня поедет. Я сам вот, как вернется Гайнула, съезжу.

— Ну, привези сюда твоего Али-Турсука, — согласился Трубаченко.

— Я видел его уже раз как-то: хороший знахарь, — заявил Бабаджак.

Часа через два вернулся Гайнула и привез тигров. Самка, убитая охотниками верхнего лабаза, была не из крупных; зато самец, отделавший так Петра Михайловича, заставил весь аул раскрыть рот от изумления: это был положительно великан — и старый Ашик, увидевши его, произнес:

— Аллах, Аллах, ведь есть же такие звери на свете! Я такого еще в первый раз в жизни вижу, а видел я их на своем веку довольно.

Н. Н. Каразин НЕ В ДОБРЫЙ ЧАС

Лет двадцать тому назад известный Орско-Казалинский почтовый тракт был еще едва намечен.

Тогда, по взятии Ташкента, мы впервые плотно уселись в бассейне Сыр-Дарьи и, конечно, с первых дней своего нового местопребывания ощутили настойчивую и неотложную надобность в правильных путях сообщения с метрополией… Первой соединительной артериею и должен был служить Орско-Казалинско — Ташкентский тракт, первая половина которого до Казалинска, то есть до устий Сыра, кое-как существовала уже раньше. Правильное движение почты и пассажиров по этим пустыням, сыпучим пескам, топким солончакам и береговым чащам (джунглям) было тогда почти немыслимо; местные кочевники положительно не понимали такого, хотя бы и простого дела, а выписывать весь многотысячный состав почтогонятелей из России было немыслимо. Самые местности представляли препятствия чуть не на каждом шагу; дурная соленая вода и бескормица при непривычном труде морили лошадей тысячами… В дорогу надо было запасаться на месяц, а то и более всем необходимым… И то, что теперь, двадцать лет спустя, кажется положительным пустяком, легкою и даже приятной двухнедельной прогулкой, то тогда представлялось великим подвижничеством, требовавшим массы энергии, твердости духа и плоти, чуть ли не чем-то вроде геркулесовых подвигов.

В это же время и хлынула первая широкая волна поселенцев нового края в виде сотен офицеров, чиновников и разного сброда, с семействами и домочадцами, потребованных во вновь завоеванный край на пополнение штатов по новой организации.

И боже мой! Чего только не натерпелись эти несчастные путешественники, обрадованные сначала усиленными окладами жалованья, двойными прогонами и тому подобными денежными льготами!

Пришлось и мне ехать тогда же… правда, не в первый раз… я уже был опытный степной волк, и эта опытность мне сильно пригодилась, когда то и дело пришлось выручать безнадежно засевших в пустыне новичков.

Был уже октябрь месяц, и хотя днем жарило солнце порядочно, зато ночью ртуть падала градуса на четыре ниже нуля, и резкий холод давал себя чувствовать тем, кто не запасся теплою обувью и шубами. Стали перепадать уже дожди; солончаки раскисли и образовали местами топи, местами промоины — станцию в тридцать пять верст одолевали, да и то слава богу, одну целый день; на станциях, то есть около мест, где таковые предполагались, скоплялись по три и более экипажа, и путешественники не видели по нескольку суток в томительном и, главное, голодном ожидании возможности двигаться дальше.

В форте № 2, по-туземному «Кармакчи», я застал на дворике почтовой станции несколько разнокалиберных тарантасов, тяжело нагруженных, носивших следы всяких дорожных аварий: смятые верхи и кузова обличали неоднократные падения, перепутанные веревками колеса и подвязанные брусками дроги и оси не внушали особого доверия… Экипажи эти служили и жильем для своих владельцев, так как дымная, до невозможности грязная, темная комора «для приезжающих» положительно не могла вместить и одной трети многострадательных путешественников.

Между проезжающими я заметил одну даму, не молодую, но и не старую еще, лет около тридцати пяти, с четырьмя малолетними детьми, от грудного до двенадцатилетнего возраста. Ехала эта дама одна без вся кой прислуги, неся на себе все заботы и печали такого далекого и многотрудного пути. Она меня заинтересовала именно с этой стороны. Я не замедлил познакомиться с нею и узнал, что у нее в Ташкенте есть муж, оказавшийся даже моим хорошим знакомым, старослуживым степняком, решившимся наконец выписать из России навсегда свое семейство.

— Надоело Ивану Кондратьевичу каждый год этакую-то даль на побывку ездить, да и убыточно стало тоже, — рассказывала она. — Теперь вот, как у вас в Азии покойно стало, взял да и выписал… Страсть как нонешние порядки ваши расхваливал! Житья лучше не надо!

— Это точно! — заметил я. — Только дорога-то, я думаю, тяжеленька вам показалась!

— Ох! Уж и не говорите! — вздохнула та. — Коли бы еще я одна — не горе! А вот с этими малышами!.. Девочка вот у меня третью неделю в лихорадке… Мальчик, старший, что-то скучноват стал… Трудно! Дал бы господь добраться до дому!..

— Давно в дороге?

— Да вот уже тридцать восьмой день… Вы не по пути ли будете?