Мантык-истребитель тигров

Другое полосатое тело быстро как молния пронеслось, почти не касаясь земли, и обрушилось на павшую лошадь. Длинные ноги брыкнули в воздух; казалось, что конь воскрес и сопротивлялся усилиям зверя, а это только труп поддался натиску животного, которое, уцепившись за бедро лошади зубами и передними лапами, сдвинуло его с прежнего места.

Две молнии блеснули с вершины лабаза — и два сухих, коротких выстрела тотчас же были покрыты свирепым, пронзительным ревом. Тигр взвился на дыбы, запрокинулся и покатился с холмика, загребая взбудораженный песок своими лапами.

И из-под шалаша вспыхнул третий выстрел, но выстрел этот был направлен совсем в другую сторону. Страшная тяжесть обрушилась сверху на ненадежную крышу — и во все стороны полетели разметанные пучки камыша. Пуля Касаткина скользнула по плоскому черепу второго тигра, пробила ему ухо — и полетела дальше по камышам…

— Вниз! — крикнул Трубаченко. — Там беда, вниз!.. — И он спустил ноги и стал ощупывать на столбе первые ступеньки.

— Погоди — ружье заряди, тогда только толк будет!.. — остановил его Бабаджак. — Мое готово…

Он спрыгнул прямо, упал ничком, вскочил и кинулся к лабазу — яме…

Придавленный страшной тяжестью Касаткин лежал на правом боку, силясь высвободить свою руку… земля и пыль набивали ему нос и рот. Он чувствовал, как страшные когтистые лапы добирались до него, роясь в развалинах крыши. И тигр чуял под собой что-то живое, чуял врага и бесновался, встречая преграду.

Наконец Касаткину удалось лечь навзничь; рука была свободна, нож, где же нож?.. Он шарил онемевшими пальцами, он искал рукоятку… вот она! Нож был длинный, гиссарский, и долго не вытаскивался из притиснутых ножен… Вдруг прямо ему в лицо ударил ослепительный лунный свет. Как ярок показался он после темноты! Последние вязанки полетели в сторону, страшная морда была в полуаршине от его лица, лапа упиралась в грудь — ив тело впивались острые когти. Но в то же мгновенье вдоль по этой самой лапе скользнула стальная змейка. Удар ножа пришелся как раз под левую переднюю лопатку зверя, прямо в сердце — и рухнул пораженный насмерть тигр, навалившись на застонавшего охотника.

Два выстрела в упор в голову животного прогремели в ушах теряющего сознание Петра Михайловича.

— Тащи, тащи за хвост, стаскивай! — суетился Трубаченко.

— Подсунь приклад под живот, ворочай! — приступил Бабаджак.

Понатужились, покряхтели — и кое-как сволокли убитого тигра.

Касаткин лежал без движения и тихо стонал, но глаза его были закрыты… Вся рубаха его была изодрана в клочки, залита кровью — и человеческой, и тигровой. Когда его вытащили из ямы и положили на песок, Бабаджак принялся осматривать искалеченного охотника.

— Обработал, нечего сказать! — грустно произнес Трубаченко и с горя закурил свою сигару.

— Ничего, поправится, — утешительно произнес Бабаджак, — воды вот жаль нету, а то бы хорошо обмыть да голову примочить.

— Ну, до рассвета ждать нельзя; надо делать носилки да тащить его в аул… Принимайся!

Устроили носилки из жердей, взятых из разрушенного лабаза, настлали на них камышу и положили раненого. Тот стонал и метался, особенно когда его поднимали с земли, и тихо бормотал что-то несвязное — такое, что не могли ничего разобрать ни Трубаченко, ни Бабаджак, как ни прислушивались они, неся несчастного по кабаньей тропинке камышами.

Начало рассветать, когда охотники завидели сквозь камыш чернеющиеся верхушки кибиток Гайнулы-бабая. Дым поднимался густыми столбами над аулом, и пахло гарью; бараны блеяли невдалеке, ревели верблюды, и звонко ржал какой-то молодой жеребчик, задрав хвост трубою и носясь по пробуждающемуся аулу.

Всполошился аул, завидя печальную процессию; все высыпало из кибиток; даже пастухи, собиравшиеся было угонять скот, и те бросили свое дело и прискакали к кибитке Гайнулы-бабая.

Осторожно опустились носилки, сняли Петра Михайловича, раздели и принялись обмывать страшные рваные раны. Старый Ашик и Трубаченко занялись этим. Зорко следил седой киргиз за каждым проявлением жизни у своего пациента.

— Якши — будет здоров! Крови потерял только много — оттого и лежит как пласт, — произнес Ашик, кончая перевязки.

У Касаткина оказались проломлены два ребра, обнажено почти до самых костей левое бедро и, кроме того, на левом же боку и руке несколько глубоких рваных царапин когтями.

Ковер, на котором лежал Касаткин, осторожно оттащили к стороне кибитки, рассчитав, чтобы он пришелся в тени, когда поднимется солнце. Гайнула с четырьмя киргизами и верблюдом отправились на место охоты поднять убитых тигров, Ашик остался с раненым, а Трубаченко с Бабаджаком подсели к огню, где закипел для них чай и стояло блюдо баранины, приготовленное заботливой красавицей. Аппетит у них был волчий и, несмотря на грустное настроение духа, зубы работали превосходно.

— Дал бы знать в Чиназ, чтобы доктора выслали, да не стоит, — говорил Трубаченко, прихлебывая чай из маленькой зеленой чашки.

— Не надо посылать, — решил Бабаджак.

— Насчет рай и всего этого киргизские знахари гораздо лучше наших. Наш приедет, еще чего доброго уходит совсем. Помнишь Тыркина?..