Мао Цзэдун

Летом Япония вынудила Гоминьдан вывести свои войска из окрестностей Пекина и Тяньцзиня, уволить провинциальных чиновников, чье отношение к микадо было расценено как «враждебное», и опубликовать унизительный «манифест доброй воли», запрещавший населению проявлять любые антияпонские настроения. В обществе поднялась волна возмущения.

Почти обо веем этом Мао мог только догадываться. Однако даже то немногое, что он знал, убеждало: решение остановиться в Шэньси было верным. «Чжан Готао назвал нас оппортунистами, — сказал он в середине сентября на совещании командиров полков. — Но кто является ими сейчас, когда японский империализм расползается по стране, а мы идем на борьбу с ним?» Через неделю Постоянный Комитет Политбюро объявил северные районы Шэньси «новой базой борьбы с Японией». Для Мао это решение прозвучало сигналом охотничьего рога. После длившегося целый год беспорядочного отступления партия обрела четкую цель. Инстинктивная тяга Мао на север, пусть даже в подоплеке ее лежали совсем иные причины, не обманула его, а намерения Чжана отправиться на юг оказались в корне ошибочными. За восемь лет, прошедшие с того дня, когда в письме к Политбюро Мао написал, что «принятое решение заставило меня прыгать от радости», он уже достаточно остепенился. И тем не менее восторг от новой миссии партии, поставившей своей целью проучить Серого Дракона, то есть Японию, ощущался по-юношески остро. В горах на юге провинции Нинся Мао выразил свои чувства стихами:

Высоко над землей, па вершине Люпапи
Наши флаги колышет свежий западный ветер,
Руки крепко сжимают прочный длинный аркан.
Где спасенье найдет обезумевший Серый Дракон?

Не только Мао задумывался осенью 1935 года о Японии. За становлением в Европе фашизма внимательно следил Сталин, и все большую его тревогу вызывало укрепление альянса между Берлином, Римом и Токио. Седьмой конгресс Коминтерна, состоявшийся в июле 1935 года, принял новую стратегию действий, направленную на создание широкого антифашистского фронта, где коммунисты плечом к плечу со своими заклятыми врагами — социал-демократами — будут совместными усилиями отстаивать завоевания пролетариата и самое главное его достижение — Советский Союз.

Результатом новой политики стало формирование во Франции и Испании правительств Народного фронта, объединявших в себе анархистов, коммунистов, либералов, социалистов и синдикалистов.

Для КПК все было намного сложнее. 1 августа Ван Мин, представлявший интересы партии в Москве, призвал к созданию «объединенного правительства национальной обороны», которое оказало бы действенное сопротивление японскому милитаризму. Однако анархистов, либералов и социалистов, с кем можно было бы бороться за общие цели, в Китае не было. Там имелся лишь Гоминьдан, а Чан Кайши, по словам Ван Мина, представлял собой предателя, «негодяя с лицом человека и сердцем животного», такого же врага, как и японцы. Заявление Ван Мина стало фактическим повторением давнего призыва КПК к объединению с любыми силами, в том числе и гоминьдановцами — при условии, что они откажутся от нападок на коммунистов и обратят свое оружие против Японии. На практике такой призыв не имел никаких реальных последствий.

Вести о переменах в мировой обстановке достигли Шэньси в ноябре. К этому времени Красная армия уже ушла на юг, чтобы выбить гоминьдановские войска из Сиани. Через месяц в небольшом уездном городе Ваяобу, в девяноста километрах к западу от Хуанхэ, для обсуждения новой стратегии собралось Политбюро.

В канун нового, 1936 года там была принята резолюция, ознаменовавшая очередной драматический поворот курса партии — не менее серьезный, чем утвержденные годом ранее перемены в области военной политики. В Цзуньи отвергли навязывавшиеся «возвращенцами» традиционные методы ведения боевых действий. Теперь же, в Ваяобу, партия отказалась от большевистского догматизма, духом которого после 4-го пленума ЦК КПК пронизывались все важнейшие решения.

На смену ему пришла прагматичная, гибкая политика, ставившая своей целью обеспечение максимальной общественной поддержки при минимуме идеологической трескотни.