Мао Цзэдун

После трехдневных дискуссий, закончившихся 26 июня совещанием под председательством Чжоу Эньлая в ламаистском монастыре в Лянхэкоу, где стены почернели от копоти заправленных маслом ламп, Чжан неохотно согласился на компромисс. Главные силы двинутся на север, как и планировал Мао, и поведут активную наступательную кампанию, чтобы не превратиться в «увязших в иле черепах» и не стать еще раз жертвой стратегии националистов. Чжан получил назначение на должность заместителя Чжу Дэ — тогдашнего председателя Военного совета. Претворение в жизнь важнейшего вопроса объединения командования двух армий отложили до лучших времен.

По бумагам вес преимущества оставались за Мао. Чжан Готао принял его план.

Однако соглашение оказалось непрочным. Когда 1-я Фронтовая армия двинулась к северу для подготовки атаки на город Сунпань, гарнизон которого держал под контролем основной горный перевал, открывавший дорогу в Ганьсу, 4-я армия Чжан Готао отказалась выступить следом. Политбюро собралось вновь и предложило строптивцу занимаемый ранее Чжоу Эньласм пост Верховного политкомиссара. Чжан согласился, но 4-я армия так и осталась на месте. Атака на Сунпань закончилась поражением. Не принесла успеха и готовность Политбюро в ходе новых совещаний пойти на очередные уступки Чжан Готао.

Недоверие сторон и их недовольство друг другом продолжали нарастать. Главным камнем преткновения был вопрос конечного пункта похода. Не меньшие разногласия вызывала и проблема того, кто должен принять соответствующее решение. Мао требовал продолжить двигаться на север. Чжан считал более разумным идти на запад или на юг.

С целью избежать открытого раскола Политбюро на заседании в тибетской деревеньке Шаво в начале августа согласилось на дальнейшее укрепление властных полномочий Чжан Готао. Теперь вместе с Чжу Дэ он представлял высшее военное руководство Красной армии, разделенной на две колонны. Левая, куда входил и Генеральный штаб, состояла главным образом из частей 4-й армии. Мао же, как и все Политбюро, двигался вперед с намного меньшей правой колонной, объединившей в себе подразделения 1-й и 4-й армий под началом заместителя Чжана Сюй Сянцяня. В обмен на это Чжан согласился продолжить движение на север по покрытым обманчиво густой травой топям болот, единственному после поражения у Сунпани оставшемуся доступным пути в Ганьсу.

Все эти маневры являлись в меньшей степени плодом хитроумных замыслов Мао, чем могло показаться со стороны. Общий контроль за действиями армии продолжал оставаться у Политбюро, где главная роль принадлежала, безусловно, ему. Новые решения были мерой вынужденной и временной, они лишь оттягивали неизбежную и для всех очевидную развязку.

Десятью днями позже на заседании Постоянного Комитета, проведенном в отсутствие Чжан Готао, Политбюро отдало секретное распоряжение о сборе против него компрометирующих материалов и одобрило (нс распространив в парторганизациях) резолюцию ЦК, где намерение Чжана вести войска на запад, в пустынное высокогорье Цинхая, было названо «малодушной и трусливой попыткой бежать от опасностей». Отдельной фразой в резолюции подчеркивалось: «Такая политика ведет к нагнетанию в войсках страхов, преувеличению силы противника и к потере армией веры в победу. Это — правый оппортунизм».

На какое-то время все, казалось, утряслось. Невзирая на жесткие методы центра и внутреннее несогласие с ними Чжан Готао, обе колонны, каждая своим маршрутом, продолжали движение на север, разделенные примерно восемьюдесятью — девяноста километрами. Декорации для сцены, которую много позже Мао назвал «самым тяжелым моментом» своей жизни, были уже почти установлены.

Заросшее травами нагорье лежало на высоте трех с половиной тысяч метров в огромной излучине Хуанхэ (Желтой реки), бравшей исток в Гималаях и резко сворачивавшей к северу, во Внутреннюю Монголию. Вот что вспоминал о нем Отто Браун:

«Под подушкой пышной зелени лежали бездонные черные топи, в одно мгновение засасывавшие смельчака, решившего сойти с неверной и узкой тропы. Мы гнали перед собой табун лошадей, инстинктом угадывавших безопасный путь… По нескольку раз в день принимался идти проливной ледяной дождь, сменявшийся ночью изморосью или мокрым снегом. Во веем обозримом пространстве глаз не находил никакого укрытия: ни дерева, ни даже редкого кустарника. Спать приходилось сидя на корточках. Измученные истощением и невзгодами, многие уже не просыпались. А ведь стоял август! Питаться мы были вынуждены фуражным зерном, к которому не каждый день выдавали крошечный, твердый, как камень, кусочек высушенного мяса. Болотную воду пить было нельзя, и все же ее пили; у нас не имелось дров, чтобы вскипятить и хотя бы этим чуть обеззаразить ее. Среди личного состава опять начались вспышки дизентерии и тифа».

Многие умирали от того, что их желудок не мог справиться с грубым, немолотым зерном. Позже сходившие с ума от голода бойцы собирали в кровавых экскрементах целые зернышки, мыли их, как могли, и отправляли в рот.