Мао Цзэдун

«Марксизм-ленинизм и китайская революция связаны меж собою так же, как стрела и стоящая перед нею мишень. Отдельные товарищи пускают свои стрелы во все стороны сразу, не выбирая цели, наугад… Другие бережно держат стрелу в руках и восхищаются: «Какая чудесная вещица», не решаясь натянуть тетиву. Стрела марксизма-ленинизма должна поразить свою мишень… В противном случае с какой стати изучать нам эту науку? Марксизм-ленинизм нужен нам не потому, что он радует глаз или кроет в себе некую мистическую силу, которая помогала даосам покорять демонов и общаться с духами. В марксизме-ленинизме нет ни особой красоты, ни сверхъестественной силы. Он просто полезен, исключительно полезен… Те, кто относится к нему как к религиозной догме, слепы в своем невежестве. Им нужно прямо сказать: «Ваша догма бессмысленна», или, что прозвучит грубее, но будет более точным: «От вашей догмы толку меньше, чем от кучи дерьма». Собачье дерьмо годится на удобрение, а то, что, посидев, оставляем мы с вами, кормит собак. Но догма? Она не нужна в поле и не устроит собак. Для чего же она тогда?»

В будущем, заверил Мао аудиторию, партийца будут оценивать по тому, насколько грамотно он умеет применять концепции и методы марксизма-ленинизма при решении практических задач. Прочитанные же «сотни томов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, равно как и способность цитировать их страницами» не стоят ровным счетом ничего.

Книжная мудрость, которую Мао всегда ненавидел, получила достойную отповедь:

«Приготовить пищу и грамотно накрыть стол во все времена почиталось настоящим искусством. Как же нам быть со знаниями, почерпнутыми в книгах? Если человек не занимается ничем, кроме чтения, то он будет в состоянии распознать три, скажем, пять тысяч иероглифов. Ему останется лишь протянуть к прохожим руку за подаянием. Читать книгу намного проще, чем готовить пищу, намного быстрее, чем заколоть свинью. Ведь свинью сначала нужно поймать. Она умеет бегать (смех в зале). Хорошо, человек догоняет свинью, втыкает ей в шею нож. Свинья визжит (смех в зале). Лежащая на столе книга не имеет ног, она не завизжит (смех). Что может быть проще? Вот почему я советовал бы тем из вас, кто привык читать книги и не сталкивался с реальной жизнью, попытаться осознать собственные упущения и умерить свое честолюбие».

В подобном духе Мао мог вещать бесконечно долго. Длинные и пустые, полные абстракций речи гневно обличали разрушавший партийную дисциплину «индивидуализм» и тормозивший развитие общества «зарубежный формализм»:

«Мы должны оседлать весь Китай, ощутить его собственными задницами. Мы должны изучать мировой капитализм и мировой социализм, но если нам потребуется уяснить, какое отношение они имеют к истории нашей партии, совершенно не важно, куда опустится ваша задница… Когда мы изучаем Китай, в центре нашего внимания должен быть именно он. Среди некоторых товарищей распространилось настоящее поветрие: они берут за образец другую страну и превращаются в заезженную пластинку, без конца перепевая куплет о необходимости копировать ее опыт…»

Эта суровая критика предназначалась не столько уже побежденному Ван Мину и его последователям, сколько тому образу мышления, который они представляли. На протяжении двенадцати месяцев, пока рядовые члены партии на лекциях и в семинарских кружках впитывали в себя идеи Мао и вытекавшие из них взгляды на историю КПК, происходило смещение интеллектуального центра коммунистической идеологии. Источник марксистско-ленинской мудрости дарил свои животворные струи уже не Москве, а Яньани.

В марте 1943 года организационная структура партии со значительным опозданием была приведена в соответствие с политической реальностью, сложившейся в результате «движения по упорядочению стиля». Мао стал Председателем Политбюро и нового Секретариата, состоявшего теперь из трех человек: его самого, Лю Шаоци, фактически занявшего второй пост в партии, и Жэнь Биши, оказавшего Мао столь значительную услугу в Москве пятью годами ранее. Ван Цзясян был назначен заместителем руководителя отдела пропаганды, а Кан Шэн, чья карьера пошла в гору после того, как он в 1938 году перешел на сторону Мао, получил должность заместителя руководителя организационного отдела, подчинявшегося Лю Шаоци. Ван Мин, входивший в состав высшего руководства КПК с 1931 года, оказался полностью отстраненным от принятия важнейших решений.

Однако наиболее серьезное нововведение не так бросадось в глаза, как раздача постов, образно говоря, оно было набрано самым мелким шрифтом. Как и в предыдущие годы, в перерывах между заседаниями Политбюро право принятия решений принадлежало Секретариату ЦК. Но теперь, в случае расхождения мнений его членов, окончательное слово оставалось за Мао. Фактически это означало куда больше, чем право решающего голоса или даже право вето: даже если двое членов Секретариата будут против, Мао уже ничто не помешает навязать свою волю партии.