Мао Цзэдун

Как бы то ни было, на несколько недель Мао ушел в тень. Положение на селе оставалось столь критическим, что раскачивать лодку далее не рискнул даже он. Однако в начале июля, когда судьба урожая уже не вызывала никаких опасений — он обещал быть намного выше, чем в два предыдущие года, — Председатель посчитал своим долгом решительно вмешаться. Без всякого предупреждения он возвратился в Пекин и приказал известному своими радикальными взглядами Чэнь Бода, ставшему кандидатом в члены Политбюро, подготовить проект резолюции ЦК партии по вопросу усиления коллективного сектора экономики. Слух о том, что Председатель вновь вышел на тропу войны, расшевелил весь «передний край».

Дэн Сяопин в панике приказал убрать фразу о «белой или черной кошке» из текстов всех своих речей. Чэнь Юнь решил отправиться в отпуск по болезни, в котором он пробудет следующие пятнадцать лет, вернувшись на государственную службу только после смерти Мао. Лю Шаоци отделался самокритикой, покаявшись в том, что не смог предотвратить ошибок своих коллег. Суровым упрекам за «черный пессимизм» был подвергнут даже всегда осторожный Чжоу Эньлай. «Мы настолько привыкли к беспросветному мраку наших проблем, — недовольно буркнул Мао, — что увидеть светлую сторону теперь считается чуть ли не преступлением».

Но не только фермерские хозяйства вызывали у Председателя гримасу отвращения. Не меньшую настороженность вызывали у него реверансы Лю Шаоци в сторону США и Советского Союза. Поводом послужил документ, подготовленный Ван Цзясяном, возглавлявшим отдел международных связей ЦК КПК. Сейчас, говорил его автор, во время острого общенационального кризиса, Китай должен всеми силами избегать любого осложнения своих отношений с другими странами. Лю и Дэн были полностью с ним согласны. Весной появились первые признаки ослабления напряженности в отношениях с Индией и Россией, в июне удалось достичь взаимопонимания с Вашингтоном по вопросу о Тайване.

Во всем этом Мао виделось предательство.

При первом же случае люди, которым он доверил полноту власти, в чьи руки отдал будущее страны, целиком раскрыли свою сущность, причем в двух важнейших вопросах: они пошли на сговор с империализмом и «его цепным псом — ревизионизмом», они опустили руки перед возрождением капитализма дома. Самая меньшая их вина — это многочисленные заблуждения, самая большая — беспринципный компромисс ради каких-то сиюминутных выгод.

На ежегодном летнем рабочем совещании в Бэйдайхэ Мао пошел в контратаку. «Система семейного подряда» несовместима с коллективными методами ведения хозяйства, заявил он. С новой остротой перед партией встали вопросы: социалистический или капиталистический путь? Нужна ли нам сельская кооперация? Ту же тактику Председатель использовал и в Лушани, когда поставил ЦК перед выбором: Пэн Дэхуай или я. Дороги средней для Мао никогда не существовало.

Перенеся вопрос о фермерстве из плоскости экономики в плоскость политики, он вновь возвратился к примеру с Югославией, которая после отказа от социалистического уклада резко «поменяла окраску». Классовая борьба, напоминал Мао аудитории, сохранилась и при социализме. Опыт Советского Союза убедительно доказал, что «капиталисты могут появиться вновь». То же самое грозит и Китаю.

Через месяц, на 10-м пленуме ЦК КПК, он еще раз затронул эту тему:

«Мы должны… допустить вероятность возрождения в нашей стране реакционных классов. Нам необходимо повысить бдительность и как следует заняться воспитанием молодежи… В противном случае развитие общества может повернуть вспять. Вот почему начиная с нынешнего момента мы обязаны говорить об этом каждый год, каждый месяц и каждый день… В данном вопросе нам нужна твердая марксистско-ленинская линия».

Возврата к Лушани, подчеркивал он, где «Пэн своей мастурбацией не только сорвал совещание, но и помешал практическому осуществлению намеченного», не будет. После десятков миллионов смертей даже у Мао нет никакого желания ставить процесс экономического выздоровления нации в зависимость от перипетий классовой борьбы. Однако «правый» оппортунизм или, как назвал его Председатель, «китайский ревизионизм», существует «как в стране, так и в партии, и мириться с этим мы не можем».

Так закончились усилия Лю Шаоци подвести под государственную политику экономический базис, а не незыблемые принципы классовой борьбы.

Никто из членов Политбюро не попытался направить пламенные идеологические устремления Мао в более созидательное русло. Вновь на первый план выдвигался лушаньский тезис о возрождении национальной буржуазии. Теперь он был прочно увязан с противодействием деградирующему советскому социализму в емком лозунге «Фань сю, фан сю» — «Дать отпор ревизионизму (зарубежному), не допустить ревизионизма (дома)». Две этих задачи занимали мысли Председателя и определяли политику Китая на протяжении последних четырнадцати лет жизни Мао.