Мао Цзэдун

Заверив центр, что никаких проблем с привитием армии правильного мировоззрения «в свете генеральной линии ЦК КПК» не будет, Мао без устали укреплял позиции, исподволь навязывая партийной организации свою трактовку документов Политбюро и опуская в них все, что ему было не по вкусу.

Созванная им в декабре 1929 года на севере Фуцзяни конференция стала прообразом тех «кампаний по очищению», которые годы спустя стали для Мао излюбленным способом подгонки коллективного разума партии под собственные идеи. На протяжении десяти дней семинары под руководством секретарей парторганизаций и политкомиссаров «искали корни различных ошибочных воззрений, обсуждали наносимый ими вред и способы его устранения». Степень ошибочности определял сам Мао, и больше всего заблуждавшихся было, конечно же, среди сторонников Чжу Дэ.

Нужную тональность задал конференции политический доклад Мао «Проблемы исправления ошибочных и непролетарских идеологических тенденций в партии». В нем автор беспощадно обрушивался на «чисто военное мышление» и «пагубные идеи ультрадемократии», названные «идеалистическими извращениями понятия дисциплины», и призывал всех военнослужащих руководствоваться исключительно идеалами партии и держать ответ перед ней одной. Через девять лет тот же принцип Мао сформулировал более сжато: «Винтовке диктует свою волю партия; винтовка же никогда не сможет командовать ею».

Не назвав имени Чжу Дэ, он камня на камне не оставил от авторитета тех военачальников, которые «не только терпимо относились к феодальным принципам руководства, но и проявляли явный недостаток профессионального мастерства». До сих пор, сетовал Мао, многие применяли телесные наказания, особенно в ходу эта практика была среди офицеров Второй колонны (бывший 28-й полк Чжу Дэ), где жесткость обращения с подчиненными довела до самоубийства трех бойцов, и солдаты меж собой говорили, что офицеры не просто бьют их, а забивают насмерть. Обычными стали издевательства над пленными и расстрелы дезертиров, больных и раненых армия часто просто бросала умирать. Все это являлось грубейшими нарушениями принципов партийной жизни.

Директива центра сделала позицию Мао неприступной. Однако она не внесла никакой ясности в вопрос, чему следует отдать предпочтение: партизанской войне или созданию стабильных революционных баз. В личном письме к Линь Бяо Мао говорил, что точка зрения ЦК слишком пессимистична, как было год назад с проблемой рассредоточения армии. Противоречия в китайском обществе и среди милитаристских кругов достигли такой остроты, что «пламя войны может вспыхнуть от единой искры», и произойдет это «очень скоро»:

«Марксисты — не какие-нибудь предсказатели судьбы… Но когда я говорю о близящемся революционном всплеске в Китае, я вовсе не имею в виду того, что многие представляют себе как иллюзорную возможность, лишенную всякой практической значимости. Для меня это все равно что идущий к берегу корабль, догадаться о котором можно лишь по едва видимой у горизонта мачте, это как восходящее солнце, чьи лучи вот-вот коснутся вершины горы, как готовящийся выйти на свет ребенок, когда он ножками нетерпеливо бьет в стенки материнской утробы».

Эти поэтические строки находятся в полном противоречии с политикой партии, исходившей из того, что никаких признаков революционного подъема в стране не было. Директива ЦК, вернувшая Мао из политического небытия, сурово предостерегала Фронтовой комитет не возлагать особых надежд на обострение борьбы между милитаристскими группировками. Тогда Мао еще не знал, что через два месяца курс партии вновь резко изменится.

На протяжении всего 1929 года между СССР и Китаем не утихали трудные споры о статусе пролегавшего по Маньчжурии участка КВЖД, которым управляла смешанная администрация обеих сторон. Правительство националистов в Нанкине при поддержке нового маньчжурского лидера Чжан Сюэляна стремилось положить конец двоевластию. В мае китайская полиция учинила погромы советских консульств (продолжавших, кстати, свою работу и после того, как в остальном Китае все советские миссии были закрыты) в Харбине, Цицикаре и нескольких других маньчжурских городах. В руках властей оказались документы, свидетельствовавшие о том, что советские чиновники занимались активной пропагандой идей коммунизма. Через полтора месяца многие сотрудники вынуждены были вернуться на родину, а в скором времени все консульские связи между двумя странами прервались окончательно.