Мара из Троеречья (СИ)

— Ты… — Марушка запнулась, — всегда так кучеряво говоришь? Я не всё понимаю…

— Потому что ты не очень смышленая. Но это простительно, — Ярви снисходительно наклонила голову. — А теперь посиди тихо, как мышка. Я хочу послушать, что скажут наставники, пока всё самое важное не пропустила.

Она врезалась в толпу и, каким-то волшебным образом растолкав остальных, оказалась в самой гуще. Марушка же забилась в угол — непонятные слова слились в едином потоке и звучали, будто назойливая мелодия, от которой невозможно отмахнуться. Она сжала голову руками, да так и просидела, пока голоса не начали стихать, а зал понемногу пустеть.

Ярви потрепала Марушку за плечо:

— Пойдем, а то вечерний приём пищи пропустим.

За окнами стемнело, так быстро и неожиданно, будто кто-то задул лучину. Марушка обнаружила, что ноги у нее затекли, и плелась по длинному коридору за Ярви, едва переставляя их, как дряхлая старуха. Она слишком устала, чтобы задавать вопросы, а их, меж тем, накопилось немало.

— А тебе точно нужно есть? — нарушила молчание Ярви.

— Да, — неуверенно ответила Марушка, прислушиваясь в бурчанию в животе. Ей, несомненно, стоило перекусить.

— Если не поешь, что будет?

— Тошнота и слабость, как и у любого…

— Человека? — Ярви сверкнула глазами.

Марушка раздраженно засопела, и не ответила.

— Я, почему спрашиваю… — смягчилась Ярви. — На тебя все ученики собрались посмотреть. Но старейшие и половины речей вниз не передали. Мы — и те, кто в первой башне еще ковыряется, и те, кто далеко в обучении зашел, не знаем почти ничего. Ну, разве что, потрогали тебя вдоволь… И ты совершенно точно не глиняный голем!

После многократных взвешиваний, щипков и замеров, Марушка втайне решила, что согласилась бы стать и глиняным болванчиком, лишь бы от нее отвязались. Она кивнула на всякий случай, не вполне понимая, к чему ведет спутница.

— Вот было бы здорово, — из самоуверенной гордячки Ярви вдруг превратилась в обычную увлеченную девчонку, и Марушка с удивлением заметила, как красива она, когда не морщит презрительно нос, — если бы я разрешила загадку, что ты такое!

Во дворе царила непроглядная темень. Ярви шла, уверенно ступая по мощеной дорожке, затерявшейся среди высокой травы. Марушке же приходилось до боли напрягать глаза, чтоб не упасть и поспевать за размашистым шагом старшей подруги. Только она попривыкла к темноте, как букашка, похожая на муху переростка с глазами навыкат, приземлилась, преградив путь, и угрожающе застрекотала. Ярви смела её ногой в траву:

— Цикада. Не бойся, она безобидная.

— Я врачевать могу… — задумалась Марушка, в уме приравняв большую муху к столь нелюбимым ею тараканам. — Может, из этой трескуньи можно сделать лечебное снадобье?

— Зачем? Тут не болеют, — бросила Ярви, ускоряя шаг. — Позже покажу тебе, где травы растут, если интересно, — и фыркнула в кулак: — врачевательница…

Когда девочки вышли к площадке, скрытой навесом из светлой ткани на манер шатра, она шикнула на Марушку:

— Мы тут дорогу срежем, но никому не говори. И, главное, не потревожь Мудрейшего. А то мне перепадёт.

Под навесом восседал, скрестив ноги, древний старец. Марушка приблизилась к нему — лицо выражало покой и безмятежность.

— Он спит? — прошептала она.

— Нет, — тихо ответила Ярви, прижав палец к губам. — Он познал высшую мудрость. Теперь ему нет дела до земных треволнений.

— Почему он даже пальцем не шевелит? — не сдавалась Марушка. — Мне кажется, ваш мудрейший не дышит… Может, он помер и усох? — она едва сдержалась, чтобы не ковырнуть его ногтем.

— Глупости! Видишь, — Ярви кивнула на мисочку у ног старика, — каждый день ему приносят пищу — сливки, свежее молоко и фрукты… И он ест — мы видели пустую посуду. Все здесь должны стремиться к его состоянию, — подытожила она, — но мирское отвлекает слабые умы от чистого созидания…

Марушка сглотнула набежавшую слюну — ветер переменился, и манящий запах съестного растревожил желудок. С самого утра она и маковой росинки во рту не держала:

— Пойдём тогда есть. А завтра я попробую посозидать, ладно?

Ярви презрительно фыркнула, но Марушка явственно расслышала, как заурчало у той в животе, когда она глядела на густые сливки в мисочке у стоп Мудрейшего.

* * *

Спутники Лиса — Горан и Ёрш, оказались не только дружинниками казненного Чароградского князя, резво присягнувшими хану, как только запахло палёным но и, к вящему его удивлению — весьма приятными собеседниками: много болтали, но всё чаще меж собой, и не требовали другого ответа, кроме кивка головы. К тому же, пара золотых грела карман. Он, разумеется, свистнул под шумок немного деньжат, водившихся у ханских прихвостней. Но посмотреть на них в лучах солнечного света побаивался. Не стало бы неожиданностью, окажись там отчеканен узкоглазый лик предводителя свирепых степных воинов, а Лис надеялся расплатиться ими на переправе. Верхом они ни за что бы не успели подобраться к далекому острову в срок.

Но на пристани путников развернули. Лис требовал, молил и обещал одарить перевозчика лошадьми и осыпать золотом, но тот оставался непреклонен, что скала: