Мара из Троеречья (СИ)

— Говорю, госпожа, еще как говорю! — с готовностью отозвалась чернявая девчонка, кое-как замотанная в серую мешковатую одежку. Глубоко посаженные темные глаза смотрели прямо, а на пухлых щеках играл румянец. — Так скажете или нет?

— Не скажу, — смилостивилась Марушка. — Я думала, Ярви тут одна такая только… А еще ты есть, оказывается.

— Сравнила тоже! Госпожа Ярви постигает учение, — звонко засмеялась та, отряхивая от земли пухленькие руки, — а мы с мамкой харчи готовим, одежи стираем и прибираемся ещё. Аль ты думала, тут все по волшебству?

— Разве мудрейшие пускают чужаков?

— Какие ж мы чужаки? Мамка, как меня носила, захворала дюже сильно. Батька думал — помрет, да и повёз сюда. Измором остров брал. Мудрецы мамку полечили и оставили тута: отработать.

— А отец? — спросила Марушка.

Если Ярви была холодна, как студеная ночь, то чернявая пышечка навевала мысли о ранней и еще теплой осени — уходить почему-то не хотелось.

— Не дождался — на войне сгинул. Мамка меня в честь батьки и назвала. Горыня, — девчонка протянула руку с короткими пальчиками, с недюжинной силой сжала и затрясла Марушкину ладонь.

— Меня Марью… — Марушка помедлила, — нарекли.

От напоминания о том, что матери у неё никогда не было, а наставница не приютила сиротку, а слепила, будто хранилище для чар, да еще и назвала, как в голову пришло — травой сорной, как ножом резануло.

— Вот и раззнакомились, — просияла Горыня. — Ты заходь к нам, — она кинула на дверку каморки, — харчи, бывает, остаются — подкормим. А то худющая — страх! А я пойду — пылюку прибрать надобно, — чернявая прислужница вздохнула и с неприкрытым недовольством поглядела на самую высокую башню, разрезавшую шпилем небо.

— Ярви говорит, туда только самые важные из мудрецов вхожи, — пробормотала Марушка.

— Как понабегут книжки свои читать, как понатопчут… вроде и впрямь немного их туда ходит, но свинячат, будто войско пробежало, — и, пораздумав, Горыня добавила: — с конями. Не горбатиться же им, когда других забот полно? Вот мы с мамкой и ходим туда прибирать, — она сунула руку в складки платья и погремела связкой ключей.

Марушка предложила свою помощь, но Горыня заверила, что госпоже не пристало пылюку тереть. Зато предложила свидеться на следующий день и показать травы, на которые у Ярви всё никак не находилось времени.

Наутро Марушка выискала нужную башенку и поскреблась в дверь каморки. Ей не открыли. Пришлось ждать до самого конца обеда. Когда едальню покинули даже самые медлительные едоки, девочка прошмыгнула внутрь и спряталась под столом у окна. Вскоре появились двое — тучная женщина в переднике и её дочь. Загремели мисками, собрали ложки, а объедки принялись сваливать в надколотый горшок. Одна ложка упала и Горыня полезла поднимать, а когда Марушка подала её, выглянув из-под стола, отшатнулась:

— Ты как тут?..

— Чего копаешься? — громыхнула мать, и Горыня сжалась, замерев. — Будешь лениться, отхожу по хребтине — мало не покажется! Мудрецы ей кров и харчи дали, а она, ишь, выкобенивается!.. Белоручка какая! Да мы им вечно служить должны…

— Не ругайте, — поднялась Марушка и отряхнула колени, — из-за меня она…

— Это госпожа Марь, — пояснила Горыня матери, прежде чем та успела стукнуть Марушку по лбу занесенной ложкой. — Гостья мудрейших! Снизошла погуторить с нами… А это мамка моя — Журба.

Стряпуха быстро сменила гнев на милость: опустила утварь и усадила Марушку за стол. Помочь не дозволила. Вместо того, навалила ей в миску каши с горкой, да так расстаралась, что даже плеснула в неё немного сливок.

— Раз уж девицу тут привечают, что ж нам, жалко-то, что ли? Не обеднеет Мудрейший. Всё равно сливочки-то не допивает, вечно на донышке оставит, а я — думай, куда девать, — покачала Журба головой, рассматривая Марушку и утирая украдкой набежавшую слёзу: — Эх, гляди, какая — кожа да кости…

После сытного обеда в животе разливалось приятное тепло, и Марушка даже обрадовалась втихомолку, что ей не нужно носиться по едальне с тряпицей и таскать горы звенящих мисок. Когда работы в кухне не осталось, Журба отпустила дочь.

— Это она всегда у тебя так? — спросила Марушка, как только девочки выскочили во двор. — Ругается, палкой огреть грозит…

— Мамка ж не со зла. Это так, пужает только. Вот я как-то миску разбила, — Горыня поежилась, — на ма-а-ахонькие скалочки. Они еще и по всей зале разлетелись. Тогда да: сначала замела их, а потом той метёлкой меня и отходила. Но так-то она не злая совсем…

— Понятное дело, — буркнула Марушка.