Мара из Троеречья (СИ)

На негнущихся ногах она вышла из шатра. Воины пропустили её и даже не ринулись вслед, как стражники из дворца Радмилы. Марушка тоскливо подумала, что не сможет сбежать сейчас, хотя никто не препятствовал. Казалось, соберись с духом — да и петляй зайцем меж шатров… Вдруг не оскалятся псы, не догонит стрела? Но, повесив голову, Марушка брела за ханом. А тот подстраивался под её шаги, будто она была ему равной.

— Посмотри… — они миновали шатры и остановились у поля: — наши кони пасутся вольно… Обернись, — и Марушка повиновалась, — наши воины не вытаптывают землю. Пока это чужая земля, но мы уважаем её. Мы бережем её. Не жжем деревень, чтоб за ними не сгорели леса…

Это было сложно проверить, и она не поверила. Но вдруг поежилась, будто вновь почувствовав тяжелые ладони Роланда, сжавшие плечи: явер! Она чистила озерцо в Резных Петушках явером, как делает и ханово войско, стоит крови попасть воду…

Хан благодушно кивнул, будто заметил сомнение, терзавшее Марушку, и повёл её дальше.

Над обрывом, откуда открывался вид на княжий град, метались и кричали чайки. Марушка задержалась — чернокосый великан мог запросто столкнуть её в пенные волны, и дело с концом. Он не подгонял — терпеливо ждал, пока девочка подойдет и встанет рядом.

«Пусть только попробует, — расхрабрилась она, — ухвачусь за рукав и утащу за собой…»

С высоты обрыва другой берег предстал, как на ладони. Стоял самый засушливый месяц лета, и река внизу, что в другое время кипела и бурлила, теперь смирно ласкала разжиревшие берега. Бурые водоросли и ракушки пестрили на обнаженном песке — челну не проплыть, не увязнув брюхом. Марушка ахнула, и сжала руки у сердца — для войны не понадобятся плоты и лодки… Только много, много явера, чтобы очистить воду от пролитой крови!

— У девочки есть выбор, — молвил хан. — Посмотри на них…

Марушка сощурилась, пересчитывая человечков на противоположном берегу. Нет, им не выстоять перед мощью бесчисленного войска хана! Слишком мало у княгини людей…

— Что видела девочка на другой стороне? — услышала она вопрос, на который не желала отвечать.

Марушка невольно вспомнила сожженную деревню. Вспомнила и убитую княжьими воинами вместо неё простодушную Грушу, которой отдала бусину. Но прежде — пьяный лес, в котором не слыхать было птичьего пения: лишенные жизни ради самоцветов, иссохшие деревья… Мёртвый лес.

Марушка дернулась — налетевший ветер всколыхнул подол её сарафана, разметал волосы. На той стороне сновали люди: быть может, те самые стражники из дворца, что предпочли не обращать внимания на мольбы запертой в башне девочки или те, кто пришел на хутор, чтоб по указу княгини сжечь его дотла и сравнять с землёй.

Марушка не слышала голосов, не могла разобрать лиц. Но нутром почувствовала, что её заметили — один из воинов, отделился от толпы. Сначала черной точечкой двинулся к берегу, потом вырос, и она уже могла рассмотреть, что шел он неровно, будто каждый шаг давался с великим трудом. Марушка глядела на воина, как зачарованная. Зачем идёт к ней? Ведь хановы стражи не дремлют — и легко пронзят его стрелой. Неужто не боится полечь прямо там, на берегу? Безрассудный глупец…

Нужно было за что-то зацепиться, чтобы прямо сейчас не протянуть хану руку, чтобы не отдать по доброй воле свою кровь — до последней капли. Марушка до боли сжала кулаки и впилась взглядом в фигурку на берегу. И когда княжий воин остановился у самой воды и поднял лицо, едва не шагнула навстречу. Пусть от солнца слезились глаза, пусть ветер трепал её волосы, мешая рассмотреть лицо, но она почему-то верила, что это Роланд. Никто другой не осмелился бы…

Воин на том берегу вскинул руку. Узнал. Да и как было не узнать? Марушка сжалась, обхватив себя руками. Неужели Федора не сказала, не объяснила, почему он привязался к ключу? Подарил хорошенькие сапоги, растратил все деньги из-за глупого желания спасать хворающих людей, ввязался в драку, чтобы достать тараканов для снадобья, а потом — обессиленную уносил её прочь, только бы не услышала, что старания не оценили. Роланд увёл ключ из-под носа у княгини, чтобы запереть на острове и… спасти. Неужели он не жалел о своем выборе? Поступи иначе — быть может, не пришлось бы вступать в неравный бой, схватку, заведомо обреченную на поражение.

Она хотела закричать, заставить его убраться — невыносимо было ощущать на себе взгляд… Наверняка, полный укора и презрения. Но воин не уходил и не опускал руки. И она ответила на приветствие. Потому что, кажется, поняла. Он жалел не о том, что не убил её. Он жалел её.

Пусть она ничего не могла изменить — грядет война. Но и хан не соврал — у девочки был выбор. Принять участь ключа: превратиться в Мару — отдать кровь и дать волю заточенной в ней стихии… или остаться человеком.

— Перед прошлой битвой полководец, которого приветствует девочка, смалодушничал…