Марево

На двор предводительскаго дома, въ просторномъ манеж устроили сцену. Наскоро отгородили полукругомъ рядъ ложъ, поставили стулья, а позади ихъ горкой возвышались скамьи для галерки, какъ называли студенты раекъ. Въ семь часовъ театръ наполнился. Въ ложахъ рисовались дамы декольте. Изъ послдней къ сцен, драпированной красными занавсками, предводительша слдила за Бронскимъ. Онъ стоялъ въ первомъ ряду креселъ и фамиліарно разговаривалъ съ какимъ-то повидимому мщаниномъ, въ срой поддевк, въ очкахъ, съ длинною бородой. Тотъ явно важничалъ, поднималъ красивое лицо къ ложамъ, и отрывисто отвчалъ на вопросы. Цлая компанія молодежи въ блыхъ свиткахъ окружала ихъ.

— Кто это? спросилъ Русановъ у пріхавшаго съ вамъ Доминова.

— Какъ! Вы не знакомы? Это извстный Лукошкинъ, всю Россію обошелъ…

— А, это онъ? Слыхалъ, сказалъ Русановъ и обернулся къ ложамъ, отыскивая Горобцевъ. Онъ увидалъ въ ихъ лож Инну въ черномъ шелковомъ плать съ высокимъ воротомъ. Она смотрла на галерку, откуда раздавались нетерпливыя рукоплесканія.

Плохой оркестръ мдныхъ инструментовъ проигралъ что-то. Занавсъ съ изображеніемъ жертвенника раздвинулся на об стороны. Шураховскій въ казацкомъ костюм расхаживалъ по сцен, представлявшей внутренность хаты, ломаясь и размахивая руками. Жена его въ красномъ казакин съ корабликомъ {Головной уборъ.} на голов, очень смазливенькая, уперла руки въ боки, и притопывая подковами черевиковъ, запла довольно пріятнымъ голосомъ:

   И вчора пампушки!
   И сегодня пампушки!

Графъ первый началъ хлопать, молодежь подхватила, за ней галерка, и вся зала затряслась отъ аплодисментовъ, Инна наклонилась черезъ барьеръ и бросила къ ногамъ артистки букетъ блыхъ гарденій.

— Неужели это такъ хорошо? спрашивалъ озадаченный Русановъ. Онъ съ самаго начала пробрался въ ложу и стоялъ на стуломъ Инны.

— Это такъ нужно; это льститъ національности, сказала она, обертываясь къ нему.

— Странно что-то! Отчего жь эта жинка измняетъ мужу для москаля. Вотъ и москаль-чаривникъ, и тамъ тоже….

— Ну, вотъ вчно съ серіозными вопросами! говорила Инна, обмахиваясь веромъ:- подите, не портите мн bien-aise….

— Вы ршительно перемнились…

— Да, можетъ-быть оттого что частое удовольствіе не въ удовольствіе! Мн хорошо въ толп нынче… И какъ-то право весело… что-то такое во мн…- И она такъ взглянула на Русанова, что у того все запрыгало въ глазахъ….

Шла нмая игра изумленнаго мужа при вид жены, преобразившейся въ солдата. Въ одной изъ ложъ шумно усаживались новоприбывшіе. Русановъ направилъ свой бинокль, и узналъ Ишимова съ разряженною молоденькою женщиной. Онъ бережно снималъ съ нея бархатную тальму, она кивнула ему хорошенькою головкой съ Васильковымъ внкомъ на взбитыхъ волосахъ.

— Это онъ въ пику мн! сказала Юленька сестр, добродушно улыбаясь.

Въ партер все любовалось красавицей.

— Это возмутительно! Въ три недли! проговорилъ Русановъ какимъ-то болзненнымъ голосомъ, опуская бинокль.

Инна взглянула на него. Владиміръ Ивановичъ былъ блденъ въ первый разъ съ тхъ поръ какъ она его знала.

Піеса кончилась при громкихъ рукоплесканіяхъ. Вызывали Шураховскаго.

— Всхъ! Всхъ! раздавались голоса.

— Что съ вами такое было? спросила Инна, обертываясь къ Русанову.

— Помните, я вамъ разсказывалъ про Ниночку?.. Это она, бдная Ниночка, въ золотыхъ браслетахъ, въ кружевахъ…

— А! Ну, подите, выпейте стаканъ лимонаду…. Посл! Посл!

Опять поднялся занавсъ. Пошла русская піеса: Не мсто краситъ человка. Актеры играли вяло, говорили заученымъ голосомъ съ сильнымъ польскимъ акцентомъ.

— Этого просто слушать нельзя, сказала Инна:- ну не отчаивайтесь же, можетъ-быть это такъ только…

— Что такое? спросилъ Русановъ.

— Да, Ниночка-то ваша…

— Инна Николаевна, мн не слдовало объ этомъ и заговаривать…

— Сдлайте одолженіе, не стсняйтесь; я не изъ московскихъ барышень, хоть можетъ-быть и меньше ихъ знаю. Что онъ перебилъ у васъ любовницу, это вы хотли оказать?

— У меня? Какъ у меня?

— Такъ это не ревность? Что жь это?

— Неужели жь вамъ не жалко бдной, развращенной двушки?

— Это разв развратъ? Вотъ видите, какъ различны бываютъ взгляды! А я ее уважаю, она со крайней мр живетъ…

"Я становой приставъ и не могу измнить моимъ убжденіямъ" трагически произнесъ молодой актеръ.

Графъ приподнялся и шикнулъ, въ партер опять подхватили…

— Насилу-то! сказала Инна и подала руку Русанову. — Пройдемтесь, здсь жарко.

Русановъ накинулъ ей бедуинку и повелъ по дорожк, межъ двухъ рядовъ статуй, освщенныхъ красноватымъ свтомъ плошекъ.

— А все-таки она стояла не такой любви, говорилъ Русановъ. — Онъ ее броситъ!

— Вы врите въ неизмнную? насмшливо спросила Инна.

— Мн непріятно это слышать отъ васъ; особенно посл грустныхъ извстій, которыя получены мной изъ Петербурга…

— Что жь такое?

— Тамъ у меня пріятель есть: удивительныя новости сообщаетъ. Что вы скажете, напримръ, о семнадцатилтней двушк, которая вскакиваетъ на столъ съ бокаломъ въ рук и кричитъ: "крови! крови!"

— Ну, Петербургъ, это извстно.

— Только извстно?

— Нтъ, пожалуй съ одной стороны этому радоваться надо…