Марево

Во всякомъ случа, старикъ звалъ племянника погостить лто въ деревн и отдохнуть отъ многотрудныхъ ученыхъ занятій. Онъ запечаталъ письмо старинною печатью съ изображеніемъ глаза въ трехугольник и надписью вокругъ: "сія есть моя надежда", самъ отвезъ его на почту и стадъ поджидать гостя.

Владиміръ Ивановичъ три недли уже проживалъ на хутор. Сперва онъ подтрунивалъ надъ выбленными стнами, къ которымъ нельзя было прислониться, надъ дубовыми съ потрескавшеюся кожей креслами, что обими руками не поднимешь, надъ обденнымъ столомъ, который составлялся изъ двухъ ломберныхъ съ ложбинками для марокъ. Когда они покрывались скатертью, и непосвященный ставилъ стаканъ на ложбинку, тотъ немедленно опрокидывался и обдавалъ профана содержимымъ. Существовало преданіе, что нкогда кирасирскій офицеръ вызывалъ майора на поединокъ, обливъ такимъ образомъ свои лосинные рейтузы краснымъ виномъ; чмъ кончилось сіе достопамятное происшествіе, слухи не доходятъ.

Мало по малу Владиміръ Ивановичъ приглядлся къ домашнему обиходу, потомъ полюбилъ его.

Подъхавъ къ дому, онъ киулъ вожжи Іоськ, и постучался въ свтившееся окно. Іоська принялъ бразды со всею неповоротливостью Малоросса за сорокъ лтъ, и ведя лошадь въ конюшню зафилософствовалъ на свой ладъ.

— Ще сего не було… о півночи до дому не іидуть… Хиба в васъ нема що повечерять, — и, пнувъ не распряженную лошадь въ стойло, завалился на боковую.

II. Туземцы

— Ну, дяденька, я ршительно остаюсь, говорилъ Русановъ на другой день, кончая съ майоромъ утренній чай.

— Вотъ спасибо, дружочекъ! — И майоръ обнялъ племянника, широко распахнувъ полы бухарскаго халата съ разводами.

— Да, дяденька, и знаете что? очень не дурно бы попасть въ мировые посредники.

Дядя прочилъ племянника во что-то до того высокое, что и самому себ не могъ отдать отчета, во что именно, а потому такъ и обрадовался.

— Какъ, ты длаешь намъ честь быть нашимъ посредникомъ? Ну, молодецъ, Володя! Позволь же выразить теб….

И бухарскій халатъ опять соткровенничалъ.

— Да захочетъ ли дворянство?

— Сосди-то? Помилуй, да они за счастіе почтутъ!…

— Въ такомъ случа надо създить къ нимъ съ визитомъ…

— Что жь! Вотъ посл чаю и позжай! Вели заложитъ пгашку въ дрожки, да и съ Богомъ…

— Вы мн скажите, кто тутъ повліятельнй!…

— Какихъ теб вліятельныхъ? Такъ кругомъ хутора по ранжиру и валяй. Тутъ вс вліятельные…

— Ну, видно я въ самомъ дл попалъ въ Эльдорадо, сказалъ Русановъ, улыбаясь.

— А ты, Володичка, поменьше мудреныхъ словъ то говори; у насъ этого не долюбливаютъ….

И майоръ самъ пошелъ наставлять Іоську. Сей деревенскій философъ занималъ почетную должность возницы и глубоко пропитанъ былъ чувствомъ собственнаго достоинства. "Не моі дло", важно обрзывалъ онъ бабу, когда та просила его принести воды или о чемъ подобномъ: "моі дло съ паномъ іиздить, а не зъ жінками возиться." На кликъ барина онъ явился въ утреннемъ неглиже съ нечесаною бородой.

— Іоська, дрожки вычищены?

— Эге, чого жъ ихъ чистить? Щобъ упьять у грязь лзти? Се такъ!

— Ну, и шлея не починена?

— Та коли жь и було чинить? Ще тілько недля минула, якъ вона порвалась…

— О, чортъ тебя дери! Запрягай, какъ есть.

— И я жь кажу, запрягти, якъ воно е.

И довольный, что оставилъ за собой послднее слово, Іоська проворно заложилъ пгашку. Владиміръ принарядился въ приличный торжественному вызду костюмъ и явился передъ дядей въ полномъ блеск столичной пары.

— Счастливой удачи! крикнулъ майоръ вслдъ удалявшемуся экипажу.

Свжее утро возбудительно дйствовало на молодаго искателя приключеній; ласточки съ пискомъ, прихотливыми извивами, сновали мимо дрожекъ…

— Чей хуторъ? спросилъ онъ, подъзжая къ воротамъ.

— Якій? отъ сей? Бобырца Игнатъ Васильича…

И Іоська съ шикомъ разогналъ было пгашку къ крыльцу, но къ прискорбію пришлось осадить его на всемъ скаку. Мсто было занято. Самъ Игнатъ Васильичъ красовался въ казацкомъ казакин на какомъ-то чорт въ вид коня; вокругъ него прыгала стая гончихъ и борзыхъ всхъ мастей и голосовъ; человкъ пять дозжачихъ составляли фонъ картины. Сообразивъ, что подъздъ неприступенъ, Іоська взялъ бокомъ и поровнялся со всадниками. Русановъ отрекомендовался.

— А очень радъ, очень радъ! забасилъ Бобырецъ: — я съ вашимъ дядюшкой другъ-пріятель… Эй, Хома, сдлай барину безпардонную! живо!

— Что это, Игнатъ Васильичъ, зачмъ?

— А какже? На охоту-то пшкомъ?

— Въ другой разъ съ удовольствіемъ…

— Полноте кобениться! Вы не Иванъ Иванычъ! Тотъ все отказывается; что жь ты, говорю, за подлецъ, душа моя, вдь я тебя нагайками отлуплю…

— Право, въ другой разъ лучше…

— Да что за церемоніи! Я вдь и не зову васъ въ домъ: у меня тамъ Содомъ и Гоморръ, битва Русскихъ съ Кабардинцами… А я васъ такомъ блякомъ угощу! Нате, Налета вамъ уступаю, продолжалъ неистовый Мелеагръ, суя Русанову свору…

— Да, какже, возразилъ Русановъ, — теперь и поля еще не убраны…

— Мои поля — вдь не ваша забота! Такъ не хотите? Ну чортъ съ вами! Трогай!

Вся ватага, щелкая арапниками, съ визгомъ, лаемъ и топотомъ понеслась по двору и скоро исчезла изъ глазъ изумленнаго Русанова. Онъ опомнился только на другомъ хутор.

— Дома баринъ?