Марево

— Славный нынче день, сказалъ онъ и опустилъ глаза подъ пристальнымъ взглядомъ Инны.

— Я не люблю такихъ…

— Какіе же вы любите?

— Сренькіе, осенніе; т какъ-то подъ ладъ…

Русанова очень интересовалъ характеръ Инны. Онъ постоннво замчалъ, что она разсянна, задумчива, груститъ, а причины не могъ разгадать. Да и она никогда не заговаровала о себ. Во время его частыхъ посщеній случалосъ имъ говорить и о литератур, и о музык, и о современныхъ вопросахъ, и о домашнихъ длахъ. Она очень бойко разсуждала, но все это, какъ будто, нисколько ее не затрогивало. Она, какъ будто, понимала, что все это есть, что всмъ этимъ люди могутъ заниматься, но у самой не вырывалось ни одного теплаго слова, ни одной задушевной мысли; точно она сама отояла въ сторон и наблюдала жизнь отъ нечего длать. Иногда, посреди горячей тирады Русанова о значеніи современнаго движенія, она перебивала его вопросомъ: "А не хотите-ли вы подсолнуховъ: у насъ поспли…"

На юг посл заката солнца, очень скоро смеркается; сумерки почти замтно глазу надвигаются на окрестность. Вмст съ наступавшею темнотою Русановъ становился смле…

— Инна Николаевна, хотдось бы вамъ побывать въ Москв?

— Къ чему это вы такой вопросъ задаете? точно Подколесинъ….

— Вдь вамъ здсь скучно, неправда ли?

— Вотъ что!… Нтъ не хотлось бы… Гд намъ провинціаламъ конфеты сть!

— Нтъ, въ самомъ дл! Тамъ развлеченія, театръ, общество….

— Вотъ этого-то я и не люблю.

— То-есть чего же?

— Да вообще многолюдства, а въ частности того что называется обществомъ.

— И то сказать, приспособишься къ сред, привыкнешь и самъ.

— Ну, эта тема напредки годится; а пока я думаю, что всетаки я такая не отъ того, что здсь; а скоре здсь, потому что такая.

— Ну, еще одинъ нескромный вопросъ, простите… Кто это они?

Инна оставовилась…

— Они, кого "нтъ больше на свт", пояснилъ Владиміръ Ивановичъ.

— Да какъ же вы смете подслушивать? Вотъ я васъ Ларой затравлю.

— Вы такъ громко говорили съ собакой…

— А вы бы сами погромче крикнули и дали мн знать, что я не одна. Вотъ и сконфузились! Какой вы тихоня! Такъ и ждешь, не сказали бы вы, извините, что я родился. Ну, зачмъ вамъ зеать, кто такіе они? Я живу здсь слишкомъ двадцать лтъ, вамъ надо разказывать все сначала; многое я сама забыла, а оно во мн нтъ-нтъ да и скажется; мы не поймемъ другъ друга…

— Я думалъ…. Я разчитывалъ на вашу дружбу….

— Вы врите въ дружбу? Я отъ васъ, впрочемъ, всегда этого ожидала.

— А вы не врите? У васъ есть, однако, родные.

— Кто это? Мачиха? Она меня только что не ненавидитъ; Юля совершенно равнодушна къ моему существованію; Аня — славный малый, но…. вы видите, и тутъ даже но!

— Ну, Богъ съ вашими но!

— Хорошо, извольте. Они т, которые сумли стать выше земли.

— Романтики? Идеалисты?

— Они т, перебила она съ досадой, — чья душа и темна и свтла, какъ эта ночь; они т, что не продадутъ своей совсти ни за какія…. коврижки, ршила она, расхохотавшпсь, а Русанова покоробило отъ этого смха.

— Только то? сказалъ онъ, чтобы что-нибудь сказать.

— Вы думаете это легко? Вотъ могила моего отца, сказала она, указывая на заросшій цвтами холмикъ подъ самымъ домомъ. Онъ цлую жизнь промаялся одинъ и завщалъ похоронить себя въ саду; онъ боялся сосдей даже на кладбищ.

Русановъ не могъ видть ея лица; они стояли въ тни дома, но голосъ сталъ до того грустенъ, до того симпатиченъ, ему было такъ хорошо, что онъ невольно подвинулся къ ней. Золотистыя верхушки деревьевъ давно потемнли; облака задымились, оставляя жемчужныя окраины. Изъ-за большой группы ихъ медленно выдвинулся мсяцъ; темными призраками выступали кусты, по земл ложились черныя тни. Все темнй становилось въ чащ, осыпанной серебристыми блестками тополей; кое-гд ярко бллъ стволъ березы, а тамъ опять черныя тни, темныя массы.

— Прощайте, вдругъ сказала Инна, — я лучше уйду, а то я буду несносна.

— Этому причиной я?

— Вы! Вы! Вамъ удалось вызвать меня на откровенность, а это рдко со мною случается. Я пробовала сходиться со многими… Какъ только они меня узнавали, тотчасъ начинали издваться. Прежде это меня огорчало. Если и вашъ вкрадчивый голосъ — притворство, я васъ возненавижу.

— Инна Николаевна, сказалъ Русановъ, взявъ ее за руку, — не думайте такъ обо мн…. Я тоже круглый сирота…

— Ну, до свиданія, круглый сирота. А кстати, сантиментальный сирота, что это вамъ вздумалось сегодня по сосдямъ шляться?

— Я ищу мироваго посредничества.

— Вы? Ха! ха! ха! — И она порхнула въ дверь.

Русановъ постоялъ еще немного, тряхнулъ головою и прыгнулъ на дрожки. Задремавшій Іоська закричалъ съ испугу не своимъ голосомъ, принявъ его за вивкулаку, и погналъ лошадъ во весь духъ.

— Ну, дружочекъ, съ чмъ поздравить? встртилъ его майоръ на крыльц.

— Да ни съ чмъ.

— Какъ ни съ чмъ? Отказъ?

— Почти, разсянно отвтилъ племянникъ.

— Свиньи эдакія! выругался майоръ.

"Странная двушка," думалъ Русановъ, входя за нимъ въ комнаты.

III. Родникъ замутился